– Может, ликерчика? – предлагает Анжела.

– Нет, спасибо, – говорит Римма, – я все-таки пойду.

А сама думает: интересно, губы у нее силиконовые или тоже свои?

Спускаясь на лифте, Римма снова смотрит в зеркало. Она кажется себе худой и неженственной. Внезапно понимает: вот она никогда не заработает на браслет с бриллиантами – ни в офисе, ни в постели, нигде не заработает. На всю жизнь так и останется маленькой девочкой, потом маленькой женщиной, после – старушкой, будет ходить на службу, работать дотемна, делать карьеру, а молодые и красивые будут получать дорогие подарки и жить в роскошных квартирах, за которые платят мужчины. Римма сжимает кулачки. Сука, чуть слышно говорит она, мразь, блядина.

Но легче не становится.

Римма не хочет быть частью семьи, но это не имеет значения. В зеркальном лифте сталинского дома она превращается в деталь хитрого узора, замыкает квадрат.

Она злится на Анжелу и не знает: это та же самая злость, что вскипает в Мореухове при виде любой иномарки, та же самая злость, с которой я думаю, как легко даются деньги Римме и как тяжело десять лет назад зарабатывала себе на жизнь я.

Римма злится на Анжелу – и это вечная злость на тех, кто богаче, на тех, кто моложе, на тех, кто живет лучше. Эти слова – сука, мразь, блядина – адресованы всем женщинам, живущим за счет своих любовников.

В том числе Даше, о существовании которой Римма даже не подозревает.

Не понимаю, думает Мореухов, как люди в метро ездят трезвые? Это же пиздец какой-то. Ад на земле, то есть под землей. Турникет на входе – не то Цербер, не то Харон; сунь ему билетик в ощеренную пасть, проходи, не бойся. Эскалатор, механический подземный водопад, принесет тебя на платформу. Зайди в поезд, посмотри на пассажиров… нет, лучше не смотреть, потому что осторожно, двери уже закрылись, и сбежать не удастся.

Напротив сидит женщина лет тридцати пяти, читает книжку Донцовой. По лицу видно: в этот момент она выполняет большую душевную работу. Рядом парень лет на десять моложе с томом Стивена Кинга в руках. На обложке – очередная нечисть. Я уважаю Стивена Кинга, особенно «Темную башню», но все равно: парень, брось ты это дело! Купи мне бухла, и я расскажу тебе такое, что ты не будешь спать по ночам!

Ну например. Один художник-алкоголик, к тому же страдающий галлюцинациями, спускается в метро в тяжелом похмелье. Все время вздрагивает, оборачивается, вообще ведет себя подозрительно. Постепенно читатель понимает: у него идея-фикс – он боится наводнения. Атлантида, град Китеж, все дела. Боится, что огромное море поглотит Москву. Ничего начало, да? Ну, это будет короткая история, ладно, не как у Стивена Кинга.

И вот выезжает этот художник на станцию Ленинские – то есть, прости, Воробьевы – Горы, ну, где метромост над Москвой-рекой, и тут кто-то как заорет у него над ухом: Смотрите, дельфины!

Я чуть не обделался, честное слово.

Смотрите, дельфины! Это крикнул какой-то мужчина и показал рукой на окно. Тут же к нему бросилась стайка школьников – не то поверили, не то оценили шутку. Гоша тоже завертелся – где, где дельфины? Дядя пошутил, сиди спокойно.

Гоша усаживается поудобней, и Аня возвращается к своим мыслям. Она ездит в метро каждый день, про метро не думает, вспоминает японский фильм, который вчера посмотрела.

Фильм назывался «Темные воды». Мать-одиночка с дочерью. Жили вместе, и отец пытался дочь отобрать. Но не отобрал, зато призрак другой девочки отобрал у дочери ее мать. Эта мертвая девочка когда-то утонула, прямо здесь, в доме, где они живут. И, конечно, теперь у нее не было своей матери, вот она и нашла себе другую. Напугала, что не оставит в покое дочку, если эта женщина не уйдет к ней, к девочке-призраку – вот героиня и ушла.

Аня думает: интересно, отец пытался меня отобрать, когда мама с ним развелась? Или это бывает только в Японии?

Аня думает: зря все-таки эта тетка так легко сдалась! Подумаешь, призрак! Можно было просто квартиру поменять. Я сто раз меняла. А теперь ее собственная дочь живет без матери.

Аня думает: интересно было бы увидеть то же самое кино, только не про живых, а про мертвых. Про маленькую утонувшую девочку-призрака. Она ведь была совсем маленькая – и все для нее кончилось.

Зинка иногда говорит: Эх, не сложилась у нас жизнь. А по-моему, у нас все отлично сложилось. Не сложилось у тех, кто проиграл в самом начале. У тех, кто глупо погиб. Кто умер совсем молодым. Кто хотел маму – а мамы не было. Кто хотел ребенка – а ребенка не случилось. Тот, кто может обрести покой только в призрачном мире японского кино.

Чего это я, в самом деле, так редко езжу в метро? – думает Никита. Всё на машине да на машине. Оно, конечно, приятней – пóтом не воняет, люди не толкаются, – но и в метро есть свои маленькие радости. Вон девушек сколько красивых! Когда я был бедный и ездил на метро каждый день, я их не замечал даже. А сейчас просто глаза разбегаются! И я почему-то уверен: подойди я к любой из них – все у нас получится!

Вот напротив сидит блондиночка, чуть моложе Даши, хорошенькая, только накрашена очень плохо. Впрочем, наверное, потому и плохо, что моложе. Ничего, научится еще, не страшно. Блондиночка сидит и явно смотрит на меня, глазками стреляет, улыбается. Ну вот, а я убиваюсь – молодость прошла, молодость прошла. В молодости такого не было. Я ей тоже улыбнулся, она сразу просияла, вскочила, подошла ко мне через проход и говорит: Здравствуйте, Никита Васильевич, вы меня разве не помните? Я же дочка Алексея Леоновича, вы у папы еще в гостях были?

Да, неудобно получилось.

Ну и ничего, что маме отпуск не дали, даже хорошо, думает Аня. Тут уж я спокойно Андрею скажу, мол, не могу с тобой в Турцию, Гошу деть некуда. Вот и славно, а то даже не знаю, как бы я с ним две недели выдержала.

Жалко только, моря опять не увижу. Ничего, столько лет жила без моря, поживу еще. Мама с бабушкой никогда на море не ездили, и я перебьюсь. Или бабушка ездила? Жалко, не знаю, а спросить теперь некого. Бабушка про свою жизнь мало говорила, только в последние годы полюбила вспоминать. Помню, рассказывала про Олега, про тир. И еще про то, как однажды на вечеринку пошла, а тут как раз Гагарин в космос полетел. Я невнимательно, наверное, слушала, жалею сейчас. Надо было про детали расспросить: как это все было тогда? А то ведь я-то представляю себе людей как сейчас, сегодняшний тир и нынешнюю вечеринку. Или, наоборот: старое черно-белое кино, будто до моего рождения в мире вообще не было цвета.

Аня думает о бабушке. Ане кажется: ее семья – что-то вроде картинки, сетки, гамака. В узлах – рождение детей, ниточки связывают их с родителями. И в этот гамак она укладывает Гошу, хочет положить поудобней, пусть ему будет уютно и безопасно.

Ниточки, веревочки, разорванные связи. Аня, Римма, мама Таня, тетя Гуля, бабушка Джамиля, бабушка Марфа, дедушка Миша. И где-то сбоку оборванные концы: дедушка Олег, папа, дядя Вася. Никита. И я, Саша Мореухов.