– Это ему навредит, сэр? – спросила Эстер, и в лице отразилась сосредоточенность на вопросах.

– Я не для этого вас спрашиваю, – ответил адвокат. – Полагаю, ваш сын покинул Англию, а потому ничто вами сказанное не сможет ему навредить. Итак, вы снова услышали его голос?

– Да, сэр. Точно услышала.

– И какие-то люди поднялись в вашу комнату? Что они сказали?

– Спросили, где Найтен хранит свой чулок.

– И вы… вы сказали?

– Нет, сэр. Знала, что Найтену это не понравится.

– Как вы поступили?

На лице Эстер отразилось нежелание, как будто она начала сопоставлять причины и следствия.

– Позвала Бесси. Это моя племянница, сэр.

– И услышали, как кто-то кричит снизу?

Эстер взглянула жалобно, но не ответила.

– Господа присяжные, хочу привлечь к этому факту ваше особое внимание: свидетельница признает, что услышала, как кто-то третий кричит тем, кто поднялся по лестнице. Что он сказал? Это мой последний вопрос к вам. Что сказал оставшийся внизу третий человек?

Лицо свидетельницы исказилось мукой. Рот несколько раз открылся, словно для ответа. Эстер умоляюще вытянула руки, но не произнесла ни звука и упала на руки тех, кто оказался рядом. Найтен пробился к свидетельской трибуне.

– Господин судья, женщине плохо. Стыдно так обращаться с матерью. Мой сын, мой единственный ребенок попросил нас открыть дверь, а потом крикнул двум другим, чтобы, если старуха не прекратит звать на помощь племянницу, схватили ее за горло. Теперь вы знаете правду – всю правду. Оставляю вас в руках Господа; пусть рассудит, каким способом вы ее получили.

В тот же день Эстер Хантройд разбил паралич, а еще через несколько дней она умерла, но те, у кого разбито сердце, вернулись домой, чтобы получить утешение от Бога.

Невероятно, но факт

(Отрывок из письма Ричарда Уиттингема, эсквайра)

Вас до такой степени развлекла и позабавила моя гордость по поводу происхождения от сестры Кальвина[69], которая вышла замуж за мистера Уиттингема – декана из Дарема, что вряд ли это выдающееся родство, толкнувшее меня на путешествие во Францию с целью поработать в архивах и, возможно, обнаружить других потомков великого реформатора, доводящихся мне кузенами, привлечет ваше внимание. Не стану рассказывать о приключениях и переживаниях во время глубоких исследований: вам не следует о них слышать, но одним августовским вечером прошлого года произошло нечто настолько необычное, что если бы я не был уверен, что бодрствую, то мог бы принять событие за сон.

С названной целью пришлось на время обосноваться в Туре. Я выяснил, что из Нормандии потомки Кальвина переехали в центр Франции, но, чтобы получить доступ к определенным семейным документам, попавшим во владение церкви, пришлось попросить разрешения у епископа епархии, поэтому, имея в Туре нескольких английских друзей, я решил дождаться ответа монсеньора… именно в этом городе. Приехал туда с намерением принять множество приглашений, однако в действительности получил очень мало записок и порой не знал, как провести вечер. Общий ужин в отеле подавали в пять часов. Тратиться на личную гостиную я не хотел, атмосферу зала не любил, ни в пул, ни в бильярд не играл, а внешность других обитателей отеля не казалась мне достаточно привлекательной, чтобы пожелать сесть за карточный стол. Поэтому обычно я рано вставал из-за стола и старался как можно полнее воспользоваться остатком долгого августовского вечера для быстрой прогулки по живописным окрестностям. Днем для этого было слишком жарко, так что казалось куда приятнее расположиться на скамейке на бульваре, чтобы лениво слушать игру далекого оркестра и так же лениво наблюдать за лицами и фигурами проходивших мимо женщин.

Вечером 18 августа – кажется, в четверг – я зашел дальше, чем обычно, а когда остановился, чтобы отправиться в обратный путь, то обнаружил, что уже позже, чем предполагал, поэтому решил выбрать короткий путь и, в достаточной степени представляя, где нахожусь, вообразил, что, свернув на узкую прямую дорогу слева, скоро вернусь в Тур. Наверное, так бы и случилось, если бы удалось найти выход в нужном месте. Но в той части Франции тропинки через поля практически отсутствуют, а потому моя дорога – прямая, как любая другая улица, и с обеих сторон ограниченная ровными рядами тополей – тянулась бесконечно долго. Ночь опустилась своим чередом, и я оказался в полной темноте. В Англии можно было бы увидеть свет в окошке всего на расстоянии одного-двух полей и, пройдя напрямик, спросить у хозяев дорогу. Но здесь ничего подобного не попадалось. Должно быть, французские крестьяне ложились спать уже в сумерках, а потому, даже если в окрестностях и существовали какие-то деревни, то дома тонули во мраке. Наконец, прошагав наугад не меньше двух часов, с одной стороны утомительной дороги я заметил небольшой лесок. Не вспоминая о законах и наказаниях для нарушителей границ, направился туда в надежде, что в худшем случае обнаружу какое-нибудь укрытие, где смогу лечь и отдохнуть до тех пор, пока утренний свет не позволит вернуться в Тур, но посадки на окраине того, что показалось мне густым лесом, состояли из молодых деревьев, расположенных слишком близко друг к другу, чтобы вырасти во что-то большее, чем высокие тонкие стволы с редкой листвой на макушках. Пройдя сквозь них в чащу, я замедлил шаг и принялся оглядываться в поисках удобного места для ночлега. Надо заметить, что я был таким же изнеженным, как внук Лохила, рассердивший деда роскошью подушки из снега[70]. Вокруг росли мокрые от росы осины. Давно потеряв надежду провести ночь в четырех стенах, я не спешил, шел медленно, надеясь, что своей палкой не разбужу чутко дремлющих волков, когда вдруг увидел перед собой замок. Он стоял меньше чем в четверти мили от меня, справа, в конце заросшей, но по-прежнему заметной аллеи, которую я пересекал. На фоне ночного неба четко выделялись грандиозные очертания. В вышину фантастически уходили башенки, укрепления, круглые сторожевые сооружения и прочие военные хитрости. Но самое главное заключалось в том, что, не видя подробностей самого здания, во множестве окон я ясно заметил яркий свет, как будто там проходило какое-то шумное веселье.

«Скорее всего эти люди приветливы, – подумал я. – Может быть, даже предложат кровать. Вряд ли французские домовладельцы держат так же много рессорных колясок и лошадей, как английские джентльмены. Следовательно, они явно принимают гостей, а кто-то из гостей вполне может оказаться из Тура и, возможно, довезет меня до „Золотого льва“. Я не горд и чертовски устал, так что при необходимости