Однажды, когда я кормила его, услышала за собой резкий голос Элдры.

— Зачем ты возишься с этим нормандским псом, Гита?

У жены Альрика в последнее время очень изменился характер. Она стала угрюмой, злой, ее глаза загорались лишь когда она узнавала о стычках саксов и норманнов.

Мой подопечный поднял на Элдру глаза — красивые голубые глаза, в которых, однако, ничего не отразилось. Продолжал покорно есть.

— Ты знаешь его? — спросила я не оборачиваясь.

Элдра лишь хмыкнула.

— Конечно знаю. Его зовут Ральф де Брийар. Он из тех рыцарей Бэртрады, каких Эдгар изгнал с позором.

Мой подопечный тихо застонал и, отведя мою руку с ложкой, отвернулся к стене.

Итак, я узнала имя незнакомца. Но то о чем говорила Элдра было мне неизвестно. О каком изгнании рыцарей она упоминала? И когда вечеров в башню вернулся Утрэд, я расспросила его.

Мой верный воин целыми днями разъезжал по округе, проверял дозоры, узнавал новости. Возвращался усталый, хмурый. Однако на все мои расспросы в тот день ответил сполна. Я была поражена. Леди Бэртрада организовала заговор против мужа, даже велела своим людям схватить его. И если бы не преданность верных слуг Эдгара, неизвестно чем бы все и закончилось.

Я вдруг ощутила такую нежность к Эдгару! Но к ней примешивалась и известная толика торжества. То, что сделала эта женщина, его законная супруга. Свидетельствовало только об одном — между ними нет ни зерна истинного чувства. И это означает… Это означало, что рано или поздно Эдгар вспомнит обо мне.

Той ночью я долго ворочалась, не могла уснуть. Как бы я не старалась изгнать мысли об Эдгаре, все одно понимала, что по-прежнему люблю его. Я кинулась в его объятия горячая и шальная от страсти, не думая ни о грехе, ни о чести. А ведь я была воспитана в суровых монастырских традициях. Но, возможно, женщине трудно постичь, что страсть ничто по сравнению с небом. Ласковое прикосновение любящей руки заслоняет от нас величие Божье. Нет, я бы никогда не смогла стать одной из целомудренных дев в монастыре. Во мне было столько любви, столько огня… А ведь я таила все в себе, сдерживалась и люди говорили, что взгляд у меня холодный. И все же я на что-то надеялась. Нелады Эдгара с женой? Да! Да, о да! Как бы я хотела, чтобы однажды он разочаровался в ней, стал вспоминать меня, пришел… И я бы простила ему все. А сейчас я ношу его ребенка, скрываю это от него, словно это моя месть. Но как же я его жду!

Ночью я опять проснулась в поту, всхлипывая и извиваясь. Старалась вспомнить свой сон до мельчайших подробностей. Ведь это все, что мне осталось.

Днем на меня снова наваливались хлопоты. В Тауэр-Вейк было много беженцев, приходилось постоянно за всем следить, учитывать каждую выдаваемую порцию муки, каждый кусок съестного. И если раньше я не опасалась, что нам грозит голод, то теперь, когда на моем попечении оказалось столько лишних ртов, уже ни за что не могла ручаться. Волнения в Норфолке продолжались, хотя уже наступила зима. Мы даже не заметили ее начала, так как она была теплой, сырой, почти не отличимой от осени. Только начало предрождественского поста указывало на смену времен года.

Рыцарь Ральф де Брийар постепенно шел на поправку. Но по-прежнему оставался замкнутым, ни с кем не хотел общаться. Однако я замечала, что его интересует происходящее в графстве, он внимательно вслушивается о чем говорят люди. Порой на его красивом лице появлялось некое смятенное выражение. Особенно, когда обсуждали сколько усилий прилагает граф, чтобы прекратились беспорядки и как все оказывается тщетно.

А вот дедушка Торкиль сдавал прямо на глазах. Не столь и опасная рана у него на голове никак не заживала, да и стар он был очень, слабел. Ко времени поста он вообще впал в бессознательное состояние. Конечно ему было уже за восемьдесят и я не знала никого столь древнего возраста. Ведь Торкиль сражался еще при Гастингсе и был одним из самых почитаемых людей в Денло. По крайней мере среди моих соплеменников.

И вот старый Торкиль из Ньюторпа тихо скончался одним туманным утром в середине декабря. Элдра сидела с ним до последнего, когда же мы стали готовить тело к погребению, она отозвала меня, чтобы поговорить.

Я давно заметила, что ей надо выговориться. Что-то бродило в ее душе, гнездилось, как темный нарыв. Конечно пережить такое надругательство… Но именно в таком состоянии страждущий более всего нуждается в участие и добре. Поэтому, когда она позвала, я сразу пошла с ней.

Мы уединились в моей опочивальне, сидели подле очага.

— После Торкиля я роду остался только Альрик, — сказала наконец Элдра. — Альрик и я. Но я долгое время считалась бесплодной и очень переживала от этого. И вот теперь поняла, что беременна.

Я радостно сжала ее руки, но моя улыбка погасла, едва я увидела ее взгляд — темный, полный желчи.

— Мне неведомо, кто отец ребенка — Альрик ли муж мой, или кто из негодяев, насиловавших меня.

Я собралась с духом. Сейчас либо я успокою ее, либо она окажется в пучине полной безысходности. И я довольно жестко сказала, что у нее всегда остается надежда, что ребенок скорее плод ее любви, и она должна любить и оберегать его. Ибо теперь род Торкиля не Ньюторпа не прервется. Не позволила ей и слова возразить, даже накричала. И похоже, мне все же удалось на нее воздействовать.

— Альрик никогда не должен узнать о твоих сомнениях. Бог дал тебе счастье материнства, вот и прими это, как дар Его. И не разрушай то счастье, какое познала в браке с супругом.

На последних словах мой голос вдруг сорвался. И как-то само собой вышло, что уже не я увещевала Элдру, а она меня. Ведь все-таки мы были подругами.

Похоронить тана Торкиля было решено у церкви Святого Дунстана. И когда мы двигались к церкви — впереди несли гроб с покойником, следом в трауре шли Элдра, я, мои люди и еще отряд вооруженных стражников — получилось, что у Торкиля внушительный эскорт в его последнем пути. Но оказалось, что кто-то успел упредить саксов о похоронах у Святого Дунстана, и к церкви в фэнах съехалось немало окрестных танов. Прибыл и внук покойного, Альрик (Элдра так и кинулась к нему); был и тучный Бранд, и Хорса, конечно же Хорса, ведь уже было известно, что именно он стоял во главе мятежных саксов. Завидев меня, Хорса презрительно скривился, но хоть не выказывал прилюдно непочтения, держался достойно до самого окончания похорон.

Утрэд все время был напряжен. Он же первый почуял опасность. Я видела, как изменилось его лицо, как он припал ухом к земле, потом быстро поднялся.

— Немедленно уезжайте. Скорее!

Норманны, очевидно прослышав о похоронах, напали большим отрядом и сразу с нескольких сторон. Одна за другой из тумана возникали фигуры всадников, доносилось неистовое ржание коней, лязг стали. Мы уже были в лодках, а у церкви, за пеленой тумана, кипел жаркий бой — саксы удерживали нападающий, пытающихся отрезать нам путь к отступлению. А тут как на грех заголосила Эйвота — у нее начались схватки, и только уже в пути я обнаружила, что с нами нет Элдры.