— Принёс, — буркнул тот и кинул искомое на стол.

— Что это? — заинтересовалась леди Гортенния, — бумага? Для чего?

— Ну… ваш повар не поверил, что я рисовать умею и принёс бумагу, чтобы я нарисовал что-нибудь. Вот, думаю, кастрюлю, что ли, нарисовать?

Повар зыркнул на него и неожиданно рассмеялся:

— Нет, врёшь, я просил меня нарисовать, а не кастрюлю. Так что —

садись и рисуй, раз пообещал. А я, так и быть, посуду сам помою. Мне уже и к ужину готовиться надо.

— Хьюст, по поводу ужина… надо пригласить твоих помощников, у нас сегодня будут гости, — сказала довольная леди, — прибыл сынок наш с женой и дочерью! Представляешь!

— Ох, миледи! Уж ради вашего Гринга я расстараюсь! Да ещё с деточкой! Сколько же ей годчков?

— Я так обрадовалась, что даже не спросила. Всё узнаем, когда они прибудут. Вечером!

Вова сразу наябедничал:

— Если речь идёт про майора, то дочь его огромная дылда! И лет… наверное, даже больше, чем мне.

Миледи и повар переглянулись. Но он тут же её похвалил:

— Но красивая, очень даже. И добрая, хоть и ехидная.

Миледи рассмеялась:

— Да есть в кого, если что. А тебе сколько лет, в таком случае?

Он смутился. Врать не хотелось, а признаваться, что только школу и успел закончить и ему всего восемнадцать, говорить не хотелось, но под внимательным взглядом миледи он сказал, хоть и через силу:

— Восемнадцать. Но скоро будет уже девятнадцать!

Она не стала ни охать, какой он маленький ещё, юный, ни жалеть или смеяться над ним, а сразу перешла к делу:

— А ты права рисуешь? Тогда садись вот здесь и рисуй Хьюста, как обещал.

Его усадили на стул со спинкой и дали, наконец, грифель. Он сидел, то скрючиваясь, то откидываясь назад и глядя, как бы, со стороны, закрывал глаза, прищуривался — в общем, со стороны можно было подумать, что он выпендривается, но нет, Вова творил! Он рисовал с вдохновением, с усердием, даже язык высовывал, облизывая губы. Всё это время повар мыл посуду, шинковал, резал, поглядывая на него иногда, а леди Гортенния сидела и смотрела, как парнишка рисует. Наконец, он закончил.

— Всё… — выдохнул он и вдруг, посмотрев на рисунок, растерялся, — ой…

— Что ой? Не получилось? Вместо меня кастрюлю нарисовал? — съехдничал Хьюст, но Вова зажмурился и потряс головой.

— Сам не понимаю, как так вышло… Леди Гортенния, я … вот… — он протянул рисунок леди. Та взяла его и подняла брови:

— Ты же ни разу даже не взглянул на меня! А кто эта девушка? Или…

— Да, внучка ваша, ну, как запомнил её.

— Она вылита я в молодости… Какая взрослая девочка… Я уже боюсь этой встречи. Говоришь, она добрая?

Повар уставился на Вовку и сверлил его убийственным взглядом. Он был очень сердит. Но Вова снова взялся за грифель:

— Не сердитесь, сейчас и вас нарисую.

Через пятнадцать минут показал законченный рисунок повару.

— Как? Нравится? — с волнением спросил его. Тот долго рассматривал, потом положил на стол, разгладил как следует и кивнул.

— Дома повешу на стенку. Похож… очень. Спасибо. И вали уже отсюда, — махнул на него рукой. — Нечего тебе тут делать.

Два раза Красавчику повторять не надо было. Он выскочил из кухни, на ходу удивляясь, что не заметил, когда ушла леди Гортенния. Вечером встретится с майором… Ух! Всё ему выскажет! Воспитатель хренов!

Пока оставим Вову с его ожиданиями и отправимся в гости к Хойвеллу Лэнсу.

Замок с утра проснулся от воплей и визга.

…Близнецы проснулись рано и, крадучись пробрались в спальню к леди Йене, забыв, что она перебралась к их отцу. И, зайдя, не глядя, нырнули под одеяло… Увидели подставу и они, и Томка. Отсюда и визги с воплями. Дети пулей вылетели из спальни и, уже не крадясь, а топоча на все этажи, помчались в отцову спальню.

Томка пришла в себя сразу и потянулась от души, зевнув сладко… Дети, что с них взять. Не так они её напугали, как сами перепугались, увидев, что это не их Енка. Она хихикнула и огляделась. Интересно, где муж? Мужа не было.

— Ну и где его носит???

Тома встала, быстро привела себя в порядок и отправилась на поиски. Может, спросить у Енки? Вдруг знает! Но сначала сама пошла на поиски. Она пошла на первый этаж, в холл, и только спустилась со ступеней, как муж налетел на неё, запыхавшийся, явно торопился. Хм…откуда? Схватив Томку в охапку, он закружил её и, как только поставил, зацеловал просто.

— Ты чего такой, как из рогатки тобой выстрелили? — подозрительно спросила она, прищурившись на него.

— Тамуся, я и так тебя любил уже, но теперь — просто до безумия! Пойдём, поедим на кухне? Есть хочу — зверски!

Томе не надо много для того, чтобы успокоиться и принять к сведению признания мужа. Она расцвела, как маков цвет, и пошла за ним. Выпросив у Коллинза кружки и кипяток в чайнике, Горыныч вытащил из кармана упаковку… с кофе!

— Тадааам! Смотри, что я приволок!

— Ты домой бегал, что ли? — вытаращила она глаза, — посреди ночи?

— Вот не поверишь — так захотелось кофе, хоть плач! Вскочил, быстренько сбегал в Калининград и купил. Ты же рада?

Томка расплылась. Конечно, рада! Кофе с утра — напиток богов, однозначно! Пока он заваривался, они сидели, ели кашу, похожую на пшёнку, с маслом, когда вдруг спустилась к ним Енка.

— А я и думаю, откуда тут кофе взялся? Ты, что ли, привёз? — ткнула пальцем в бывшего шефа. Тот расплылся в улыбке:

— Ага, я.

— Молоток, — кивнула ему. — Ещё есть? Угостите даму…

— Папироской? — фыркнул он.

Она подняла брови:

— Не курю и вам не советую. Давай, не жадничай.

Петрус пришёл в самый разгар веселья.

— Что тут у вас за собрание? — недовольно зыркнул на брата. Вот хоть тресни, он до сих пор ревновал свою леди к нему.

— Мы кофе пьём, будешь?

— Что это? — заглянул в кружку к Енке, — запах интересный, я бы сказал, соблазнительный, а вот цвет… — он поцвыкал губами, — странный какой-то.

Енка встала:

— Я тебе сейчас сама сделаю.

Она взяла ковшик с водой, поставила на огонь и, когда вода закипела, кинула ложечку молотого кофе. Потом стояла, следила, чтобы не вытекло ничего, дула, помешивала и вот, уже отставила и налила Петрусу в кружку, добавив немножко молока. Всё это время он стоял позади и следил за её действиями через её голову, а она периодически облокачивалась об его грудь затылком. Наступил торжественный момент — снятие пробы. И Горыныч, и Томка с Енкой обожали кофе. Кстати, Гринг тоже его любил, после коньяка особенно. Настала очередь Петруса.