Хендрик усмехнулся и возразил:

– Я тоже слышал рассказы о парне, который мне неизвестен. Он мне не родственник. Я слышал, он хорошо умеет распорядиться украденными алмазами. Все украденные на Х’ани алмазы прошли через его руки.

– От кого же ты мог услышать такую гнусную ложь?

Мозес тонко улыбнулся, а Хендрик сделал знак Клайн Бою. Тот принес мешок из сыромятной кожи и положил перед отцом. Хендрик раскрыл клапан и начал по одному вынимать пакеты из коричневой бумаги и раскладывать в ряд на утоптанной земле – всего их оказалось четырнадцать.

Его брат взял первый пакет и ножом вскрыл восковую печать.

– Это знак шахты Х’ани, – заметил он и старательно развернул бумагу, но когда принялся рассматривать содержимое, выражение его лица не изменилось. Он отложил пакет и перешел к следующему. И ничего не говорил, пока не вскрыл все четырнадцать и не изучил, что в них. Только тогда он негромко сказал:

– Смерть. Это смерть. Сто смертей, тысяча смертей.

– Можешь продать их для нас? – спросил Хендрик. Мозес отрицательно покачал головой.

– Никогда не видел таких камней и столько сразу. Тот, кто попытается их продать, навлечет смерть на всех нас. Я должен подумать, но пока мы не смеем хранить эти смертоносные камни в краале.

На следующее утро втроем: Хендрик, Мозес и Клайн Бой – они вышли из деревни и поднялись на гряду. Там они отыскали свинцовое дерево, которое Хендрик помнил еще с тех дней, когда голым мальчишкой пас здесь стадо. В тридцати футах над землей в стволе было дупло, в нем гнездилась пара филинов.

Пока остальные караулили, Клайн Бой вскарабкался к дуплу, прихватив с собой кожаный мешок.

* * *

Прошло много дней, прежде чем Мозес подвел итоги своих старательных размышлений.

– Мой брат, мы с тобой больше не принадлежим этой жизни и этому месту. Я уже вижу в тебе первые приметы непоседливости. Я видел, ты смотришь на горизонт с тоской человека, который жаждет уйти к нему. Эта жизнь, такая сладкая вначале, быстро надоедает. Пиво кажется пресным, и человек вспоминает о своих подвигах и о еще больших подвигах, которые ждут его где-то.

Хендрик улыбнулся.

– Ты многое умеешь, брат мой, даже заглянуть человеку в голову и прочесть его тайные мысли.

– Нам нельзя оставаться здесь. Слишком опасно держать здесь камни смерти и слишком опасно их продавать.

Хендрик кивнул.

– Слушаю, – сказал он.

– Есть вещи, которые я должен сделать. Я считаю, что это моя судьба, и не говорил о них ни с кем, даже с тобой.

– Так скажи сейчас.

– Я говорю об искусстве, которое белые называют политикой и к которому не подпускают нас, черных.

Хендрик сделал презрительный жест.

– Ты прочел слишком много книг. Политика не сулит ни выгоды, ни награды за труды. Оставь ее белым.

– Ты ошибаешься, брат мой. В этом искусстве скрыты сокровища, по сравнению с которыми твои камни покажутся ничтожными. Нет, не смейся.

Хендрик открыл рот и медленно закрыл его. Он раньше не думал об этом, но сидевший перед ним молодой человек с благородной осанкой говорил с убежденностью, которая волновала и тревожила его, хотя он не понимал всего значения слов брата.

– Брат, я принял решение. Мы уйдем отсюда. Деревня слишком тесна для нас.

Хендрик кивнул. Эта мысль его не обеспокоила. Всю жизнь он был кочевником, бродягой и готов был снова пуститься в путь.

– Не только этот крааль, брат мой. Мы покинем эту страну.

– Покинем страну!

Хендрик начал вставать, потом снова опустился на стул.

– Так надо. Эта земля слишком мала для нас и для камней.

– Куда мы пойдем?

Его брат поднял руку.

– Мы скоро обсудим это. Но вначале ты должен избавиться от белого ребенка, которого привел к нам. Он еще опаснее камней. И еще быстрее приведет сюда полицию. Когда ты это сделаешь, брат, мы будем готовы пойти и сделать то, что должны сделать.

Сварт Хендрик обладал большой силой, физической и духовной. Он мало чего боялся, был готов на все, на любые страдания и лишения ради исполнения своих желаний, но он всегда шел за кем-то. Всегда находился еще более яростный и бесстрашный человек, который вел его.

– Мы сделаем, как ты говоришь, брат, – согласился он и чутьем понял, что нашел того, кто заменит человека, которого он оставил умирать на холме в пустыне.

* * *

– Я подожду до завтрашнего восхода, – сказал Сварт Хендрик белому мальчику. – Если ты к тому времени не вернешься, я буду знать, что ты в безопасности.

– Я тебя еще увижу, Хенни? – грустно спросил Мэнни, и Хендрик замялся, не желая давать пустых обещаний.

– Думаю, отныне мы пойдем по разным тропам, Мэнни. – Он положил руку на плечо Манфреду. – Я буду часто думать о тебе… кто знает, однажды наши пути снова могут пересечься. – Он сжал плечо мальчика и заметил, что оно мускулистое, как у взрослого. – Иди с миром и будь мужчиной, каким был твой отец.

Он слегка подтолкнул Манфреда, но мальчик не уходил.

– Хендрик, – прошептал он, – я столько хотел бы тебе сказать… но у меня нет слов.

– Иди, – сказал Хендрик. – Мы оба знаем. Не обязательно все выражать словами. Иди, Мэнни.

Манфред взял пакет и свернутое одеяло и вышел из подлеска на пыльную утоптанную дорогу. Он начал спускаться к поселку, ориентируясь на церковный шпиль, казавшийся ему символом нового существования, которое одновременно манило и отталкивало.

На повороте он оглянулся. Рослого овамбо и след простыл, и мальчик двинулся по главной улице к стоявшей в ее конце церкви.

Без сознательного намерения он свернул с главной улицы и подошел к пасторскому дому с тыла, по переулку, как в прошлый раз, когда приходил сюда с отцом. Узкий проход был обсажен мясистыми растениями морото, из помойных ведер, стоявших у выходов в переулок, воняло отбросами. У больших ворот пасторского дома он помедлил, потом поднял щеколду и очень медленно пошел по длинной дорожке.

На полпути мальчика остановил громовой голос, и он с опаской огляделся. Снова раздался рев, потом громкий голос, то ли увещевающий, то ли язвительно спорящий. Голос доносился из полуразвалившейся постройки в глубине двора, возможно, из большого дровяного сарая.

Манфред прошел к сараю и заглянул в дверной проем. Внутри было темно, но когда глаза привыкли, Манфред увидел, что это мастерская, в одном ее конце наковальня и горн, в другом на стене развешаны инструменты. На голом земляном полу в центре стоял на коленях Тромп Бирман, Труба Господня, в темных брюках и белой рубашке с белым галстуком, знаком его сана.

Пиджак висел на кузнечных клещах над наковальней. Кустистая борода Тромпа Бирмана была нацелена в крышу, глаза закрыты, руки вздеты в жесте покорности или мольбы; но в его голосе вовсе не было покорности.