– Какой же я урод, – он положил руки на руль и лег на них, – урод, урод, урод! – все громче говорил он, точнее издавал звуки, прикусив зубами руку.

Трясущейся рукой он достал сигареты и спички. Несколько раз ему потребовалось чиркнуть спичкой по коробку, чтобы искра наконец появилась. Закурив, он бросил спичку в пепельницу и откинулся в кресле. Держа сигарету зубами, он стал расстегивать брюки. Сначала расстегнул пуговицу, затем ширинку. Почувствовав свободу, он развел ноги шире, опустился в кресле ниже. Одной рукой он оттянул трусы, а второй достал свой возбужденный член. Он смотрел на него, ласкал рукой. Стряхнув пепел в пепельницу он вернул сигарету в зубы и продолжил трогать себя, начав чуть заметные движения рукой вверх-вниз. Зубами он все сильнее сжимал сигарету, а губы все шире отрывал. Начались стоны сквозь зубы. Он достал одной рукой новую сигарету, прикурил ее от старой. Окурком предыдущей сигареты он прижег головку, ощутив боль и наслаждение одновременно. Он сдерживал крик, сведя зубы так сильно, что фильтр у сигареты переломился. Он не отводил руку с окурком, а продолжал издеваться над собой. Когда же окурок затух окончательно, он бросил его в пепельницу, вытащил из зубов сигарету, на которой был уже длинный слой пепла на краю. Он поднес сигарету к члену и стал стряхивать пепел на него по периметру. Когда Антуан стряхнул весь пепел, он сделал очень долгую затяжку. А затем снова коснулся сигаретой головки и уже издал что-то среднее между стоном и криком, одновременно выпуская дым от затяжки изо рта. Одной рукой он делал ритмичные движения, другой держал сигарету на плоти. Новая затяжка и новое прижигание. Ритмичные движения рукой становились все быстрее и быстрее. Когда от сигареты ничего не осталось, он буквально кинул ее остатки в пепельницу. Свободной рукой он вывалил из пачки, которая лежала на пассажирском сиденье, остатки сигарет, а пустую пачку поднес к члену и сам подался вперед, чуть согнувшись. Движения руки стали замедляться, а пачка из под сигарет начала заполняться. Когда все закончилось, он достал из бардочка упаковку салфеток. Вытерев себя и засунув салфетку в пачку, он натянул штаны и застегнул их. Открыв дверь, он вышел из машины в поисках мусорки, которая оказалась в нескольких шагах от него. Выкинув пачку в мусорку, он вернулся к машине. Остановившись, Антуан положил руку на крышу и глубоко вдохнул уличный воздух. Сев за руль, он завел мотор, заиграло радио. Он собрал несколько сигарет, которые лежали на пассажирском сиденье и положил их в нагрудный карман рубашки. Под позитивную поп-песню про любовь, машина плавно тронулась. Он готов был сейчас работать на репетиции до изнеможения, но в душе хотел сейчас лишь одного – умереть.

– А ты помнишь нашу свадьбу, Саш? – спросила Елизавета у мужа, когда они сидели вместе в гостиной после ужина.

Родители Александра и Екатерины приехали в Санкт-Петербург вчера и остановились дома у сына с Елизаветой. Сейчас они ушли на вечернюю прогулку, а хозяева квартиры остались дома вдвоем.

– Ты решила перед завтрашней свадьбой моей сестры вспомнить нашу? – усмехнулся он.

– А почему бы и нет, – они вместе сидели полулежа на диване под одним пледом.

– Помню, что ты была без дурацких занавесок на лице и метелки пола за спиной, – с улыбкой ответил жене муж.

– Да мне самой это не нравится. Идешь, блин, пол подметаешь, марлей глаза закрыв, – она сказала это серьезно, – а больше ничего не помнишь? – с шутливой надеждой в голос спросила она.

– Да все я помню. Даже помню как тебя целовал и как гости считать устали! – он потянулся к жене и поцеловал ее в щеку, – у нас с тобой свадьба прошла очень хорошо. обстановка, ресторан – все было очень хорошо. Твой папа даже стихи тогда читал собственного сочинения.

– Ну стихи были то корявенькие, – заметила Елизавета.

– Это уже другой вопрос. Корявенькие, да, не спорю. Но свои.

– Эт верно, – она чуть повернулась, устроившись поудобнее.

– И по деньгам, кстати, у нас с тобой разумно получилось.

– А что у Катьки с этим? Не спрашивал?

– А нафига? Их свадьба, их средства. Мне туда лезть абсолютно незачем. Если она захочет – потом расскажет нам все сама.

Они чуть помолчали.

– Ты то в чем пойдешь завтра? – спросил Александр.

– Да платье свое надену серое то, красивое. Ну ты помнишь.

– Помню.

– А ты ? – она улыбнулась, посмотрев на него.

– А мне и придумывать ничего не нужно, – он усмехнулся и оба поняли без продолжения о чем говориться.

– Как поедем завтра?

– Да я думаю…туда поедем отсюда с родителями на такси вчетвером. Во Дворец, имею ввиду А обратно из ресторана, – Александр почесал подбородок, – на транспорте уж доедем обратно общественном. Ну уж в крайнем случае оттуда вызовем таксо, – он сделал ударение на «о».

– Логично.

Они продолжали лежать вдвоем и говорить обо всем, что придет в голову до возвращения родителей. Когда же старшее поколение вернулось, замерзшее после прогулки, все сели у стола пить чай и общаться о позитивных вещах. Центральной темой оставалась свадьба Екатерины. А около двадцати двух часов все уже собирались ложиться. Елизавета постелила на диване, который Александр разобрал, для своих родителей. А сами они пошли к себе в спальню. Тишина опустилась на квартиру и сон заволок к себе четырех человек.

Наступил тот декабрьский день, по зимнему снежным и холодным, на который была назначена свадьба Антуана и Екатерины. Расписываться они должны были во Дворце Бракосочетания в двенадцать часов. Ресторан с трех часов.

Елизавета и Александр вместе с родителями подъехали на такси ко Дворцу в половину двенадцатого. На улице перед зданием там уже ждала Мари. Она приехала в Санкт-Петербург два дня назад, в тот же день, что и родители Александра и Екатерины.

– Bonjour, – поприветствовал мать Антуана Александр.

– Bonjour, – ответила Мари.

– Мама, папа, мать Антуана – Мари.

Затем он сказал Мари по-французски, что это родители его и Екатерины. Все легко пожали друг другу руки в знак приветствия, обменялись общими фразами.

– Пойдем внутрь? – предложил Александр.

– Да, давайте, – сказала Елизавета и пошла первой, а за ней все остальные. Мама с Мари уже очень оживленно общались.

Замыкал вереницу людей Александр, который пред тем как зайти внутрь, встал перед дверью и огляделся по сторонам, сначала посмотрел налево, затем на право, потом за спиной на набережную и замерзшую Неву. Перед праздником у него было какое-то предчувствие беды. Лишь голос отца вывел его из транса.

– Саш, – первый оклик он не услышал, –