Ну-ка, прекратить хаос, подтянуть энтропию! И ты, хрененок, хватит реальности перебирать, струись спокойно. Уже пора в забвение, но сначала расскажу я вам притчу.

Жили в дальнем уголке одной галактики, на замусоренной, но симпатичной планетке Земля, существа-люди двух типов и Мировое Бабло. Один тип людей звал себя мужчинами, второй — женщинами. И из них только люди-женщины владели репродуктивной функцией, бывают же диковины во Вселенной.

Воюют люди между собой, все делят что-то, делят, и не понимают, что кто бы что от кого ни забрал, в выигрыше только Мировое Бабло. Оно хитрое, изменчивое, многоликое, иногда и не разглядишь сразу.

Вот и возомнило Бабло, что овладело Землей и окрестностями без остатка, на веки вечные. Проживают существа-люди свои жизни коротенькие, и всю жизнь одно Бабло множат. Расслабилось Бабло, крутило только сегодняшним днем, а в завтра заглянуть ленилось. Это закономерно, хренята, во всех мирах Бабло тупое и наглое. Думать оно по определению не может, зато хорошо варианты перебирает. Так ведь далеко вперед слишком много вариантов уводит, все не пересмотришь.

Ну, а о Вселенской Хрени, о нас с вами, Бабло и подавно не догадывалось. Мнилось ему, что живет оно для себя, а на самом-то деле — для нас. Чем больше людям в руки Бабла попадало, тем охотнее они посредством Бабла делали всякую Хрень.

Но однажды Бабло зарываться стало — решило оно слиться с людьми в единое целое и научило людей-женщин, как построить город-завод Лас Эгас. На заводе том из оборота Бабла людей начали получать. Хрень-то вышла знатная, только недосмотрело Бабло, перегнуло палку. Часть существ-людей сбежали от Мирового Бабла на соседнюю планету и начали жить для себя — к звездам летать, в тайнах мирозданья копошиться, смысл жизни искать.

Вселенской Хрени ведь безразлично, как у цивилизации дела обстоят. У любой из них есть научно обоснованный период охреневания, это когда они одновременно Хрень творят и от этой Хрени хренеют. И кончается этот период только вместе с цивилизацией.

Не могло Мировое Бабло предвидеть — и на этой Земле тоже — что не станет однажды людей в том виде, к которому оно было приучено. В поисках смысла научились люди менять свои тела, давать своему разуму вместилище любой формы, становиться ветром и камнем, светом и пустотой, не теряя своей сущности.

Не знало Бабло, что, превращаясь в стихию, люди навсегда забывают о том, что можно меняться какой-то материальной Хренью — что из себя Бабло и представляло. Ветер точит камень, свет летит сквозь пустоту, и нет больше, совсем в мире нет места для Мирового Бабла. Сгнили бумажки, занесло песком монетки, разрядились или ушли в землю последние осмысленные комбинации электронов. Так и умерло Мировое Бабло.

А люди — вот они, вокруг нас. Светят красным и голубым, пронизывают пространство, затягивают в себя целые миры. Они уже вне всего, и для Вселенской Хрени они — нейтральный фон бытия. Нам сейчас за другими следить надо.

Вот прилетят, например, на заброшенные людские планеты хоть мумбы протоплазменные, хоть стрекозлики зеленые — кто-нибудь из тех, кто сейчас в той галактике цикл охреневания проходит, — посмотрят вокруг свежим глазом и что увидят?

Увидят развалины Нью-Йоркского центра мировой торговли да руины Московской товарно-сырьевой биржи, памятник евроюаню да крепость Форт-Нокс, целую и невредимую. Посмотрят они на это и скажут: «Что за хрень!»

Вот и вся моя притча. Теперь, хренята, укутывайтесь в реальности и ныряйте в забвение циклов на триста, вам надо сил набираться… В чем смысл притчи? Смешной ты, малыш! Смысл — это всего лишь одна из форм Хрени, понятно? Нет?

Объясню завтра.

У нее так дрожали руки, что Нэю хотелось скрыть их от посторонних глаз. Он украдкой осмотрелся. Окружающему миру не было до них никакого дела. Столовое серебро негромко звякало о фарфор, неслышно сновали официанты, журчало разливаемое вино. Никто из соседей не повернул головы и не прервал беседы.

Маджента беззвучно плакала. Их постоянный столик стоял у панорамного окна с видом на бухту и порт. Внизу, под скалой — если прижаться к стеклу лбом, то можно было увидеть и отсюда — разгружались торговые корабли. Несколько парусов цветными пятнами украшали водную гладь. Длинная отмель выходила из бухты, показывая голубой язык синему океану. На дальнем мысу помигивал маяк. На другой стороне бухты город красными и черными крышами вползал на холм, поблескивая тысячами окон. Обычно от этой картины у Нэя захватывало дух, но сейчас все казалось тусклым, серым и плоским.

— Если у тебя нет аппетита, пойдем домой, — просительно сказал он. — Вернемся попозже, выпьем чаю, попробуем новый десерт — Эмиль обещал что-то сногсшибательное…

— Ты будто не понимаешь, — отвернувшись от зала к окну, она промокнула платком глаза, — или не хочешь понимать. Дело не в аппетите. Я не просто хочу есть, я зверски голодна. И меня убивает, что приходится есть вот это!..

Нэй посмотрел в ее тарелку. Безупречный кусок говядины — филе под зеленым перцем — исходил соком, источал будоражащий аромат, идеально поджаренные баклажаны и цукини полукругом обрамляли главное блюдо. Нэй сегодня предпочел рыбу и заканчивал свежайшее фритто мисто. «Эмилиан Хауз» считался одним из лучших мест в городе. Мадж к мясу даже не притронулась. Болезнь возвращалась снова.

— Ты же знаешь, — негромко и настойчиво сказал он, — все равно нужно немного поесть. Хотя бы немного. Ладно?

Мадж, не поднимая глаз, взяла нож и вилку. Она механически запихивала в рот кусок за куском, глотала через силу и тяжело молчала.

Эмилио, заметно поседевший за последние два года, возник у стола и бросил на Мадженту встревоженный взгляд.

— Графиня, повар пережарил мясо? Я распоряжусь…

Мадж посмотрела на него безмятежно, лазурно, и сдержанно улыбнулась:

— Что вы, Эмиль! Нигде в округе так не приготовят филетто алла пеппе верде. Просто мне немного нездоровится, а сэр Солбери сегодня не в духе, и от его историй у меня пропадает охота к еде.

Подлив ей вина, метрдотель хотел оставить их.

— Осталось ждать недолго, мой мальчик? — обратился к нему Нэй.

— Да, граф, — Эмилио сразу повеселел. — «Санта-Диана» должна отшвартоваться к утру — а значит, уже к выходным я накормлю вас канокки под острым соусом, брандзино-в-соли, а вместо эспрессо буду предлагать моретту.

— Нэй, мы уже договаривались, что совершенно ни к чему прилюдно называть мальчиком нашего величественного Эмиля!

— Что вы, графиня, это честь…

— Когда мы с Маджентой и твоим отцом, — Нэй слегка откинулся в кресле, пускаясь в воспоминания, — только собирались застраивать эту скалу…

— Нэй, оставь это до столетнего юбилея!

— Ну нет, три года скрывать от мальчика такую историю…

— Нэй!..

Подобие спокойствия было восстановлено. Впрочем, от десерта Мадж все равно отказалась.