Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отшатнулся.
Что это за зверь?
«Динь-дон» — прозвонил звонок.
Существо снова опустилось на четыре лапы.
Дикий снежный человек? Бигфут?
Но чтобы здесь! В Тюбаккене!
Существо снова поднялось на две ноги, позвонило, опять опустилось на четвереньки.
Сердце у меня колотилось как молот.
Но тут я понял.
Ну разумеется!
Это был увечный господин из муниципального совета.
Конечно, это он!
Не мог же дикий снежный человек приехать на машине!
Я открыл дверь в последний миг, когда существо начало отползать. Оно обернулось.
Он был тот самый, о ком я подумал.
— Здравствуй, — сказал он. — Отец дома?
Я помотал головой.
— Нет, — сказал я, — он на заседании.
Посетитель с бородой и в очках, всегда с пузырьками слюны в углах рта, разъезжавший в инвалидной машине, в которой часто с ним сидел какой-нибудь подросток, вздохнул:
— Передай отцу, что я к нему заезжал.
— Хорошо, — сказал я.
Помогая себе руками, он проковылял к машине, открыл дверцу и взобрался на сиденье. Я глядел на него большими глазами. Едва он сел, всю его медлительность и неуклюжесть как рукой сняло, он энергично завел мотор, подал назад вверх по склону и покатил вниз, и машина быстро скрылась из вида.
Я запер дверь и поднялся к себе в комнату. Едва только я лег, как внизу открылась дверь. По звукам я понял, что пришел Ингве.
— Ты здесь? — крикнул он еще с лестницы.
Я поднялся и вышел на площадку.
— До чего же есть хочется! — сказал он. — Может, поужинаем прямо сейчас?
— Так ведь еще только самое начало девятого, — сказал я.
— Чем раньше, тем лучше, — сказал он. — А я заварю нам чай. Я голоден как волк.
— Позови тогда, как будет готов чай, — крикнул я в ответ.
Через четверть часа мы уже сидели за столом с бутербродами, перед каждым стояла большая кружка чая.
— Сюда машина не заезжала? — спросил Ингве.
Я кивнул:
— Дядька-калека из муниципального совета.
— Зачем он приезжал?
— Откуда мне-то знать.
Ингве взглянул на меня.
— А тебя сегодня вспоминал в разговоре один человек, — сказал он.
Я похолодел.
— Да ну? — спросил я.
— Ага. Это была Эллен.
— И что же она сказала?
— Она сказала, что у тебя странная походка.
— Неправда.
— А вот и да. И ведь так оно и есть, верно? Ты как-то странно ходишь, неужели сам не замечал?
— Неправда. Это не так! — выкрикнул я.
— Правда-правда, — сказал Ингве. — Наш карапузик даже ходить как следует не умеет.
Он встал и начал ходить по кухне, как будто падая вперед при каждом шаге. Я смотрел на него, и на глазах у меня накипали слезы.
— У меня самая обыкновенная походка, — сказал я.
— Это Эллен сказала, не я же, — бросил он, садясь на место. — Если хочешь знать, о тебе и не такое говорят. Ты вообще со странностями.
— ЭТО НЕПРАВДА! — закричал я и со всего размаху кинул в него бутерброд. Он уклонился, бутерброд вместо его лица шлепнулся на плиту.
— Надо же! Никак наш малыш рассердился! — сказал Ингве.
Я вскочил с кружкой в руке. Увидев это, Ингве тоже поднялся. Я плеснул в него горячим чаем. Чай попал ему на живот.
— Ну какой же ты, Карл Уве, милашечка, когда сердишься! — сказал Ингве. — Пупсик ты наш толстенький! Хочешь, поучу тебя ходить? Я ведь могу, не сомневайся!
Глаза у меня наполнились слезами. Но не они меня ослепляли, а всколыхнувшаяся злость, вся голова у меня была точно в красном тумане.
Я налетел на него и поддал ему изо всей мочи под дых. Он схватил мои руки и повернул меня от себя, я тщетно пытался вырваться, но он держал крепко, я стал лягаться ногами, он только еще крепче прижал меня к себе, я попытался укусить его кисть, он отпихнул мою голову.
— Тише, тише, — приговаривал он.
Я вновь бросился на него; единственное, что мне хотелось, — это дать ему в морду, расквасить ему рыло, и окажись у меня под рукой нож, я бы не остановился перед тем, чтобы воткнуть его ему в брюхо; но все это он знал заранее, такое происходило уже далеко не в первый раз, поэтому он повторил прежний маневр — схватил меня за руки и прижал к себе, приговаривая, какой же я пупсик и до чего я мил, когда злюсь, пока я не начал кусаться и он уже не мог отклонить от меня лицо; тогда он взял и отпихнул меня от себя. На этот раз я уже не стал на него кидаться, а выбежал из кухни. На столе в гостиной стояла фруктовая ваза, я схватил из нее апельсин и шваркнул его со всей мочи об пол. Апельсин лопнул, из него фонтаном брызнула на стену тонкая струйка сока и оставила на обоях длинный след.
Ингве наблюдал, стоя в дверях.
— Что ж ты наделал? — произнес он.
Я взглянул на него, затем на обои.
— Вот и отмывай теперь, дурак! — сказал я.
— Это не отмоешь, — сказал он. — Только еще больше размажешь. Папа увидит — совсем взбесится. Зачем ты это сделал?
— Не обязательно же он заметит, — сказал я.
Ингве только выразительно посмотрел на меня.
— Будем надеяться, — сказал он.
Он нагнулся, поднял с полу апельсин и унес в кухню. По шороху оттуда я понял, что он прячет апельсин на самое дно мусорного ведра. Вернувшись с тряпкой, он вытер пол.
Меня так трясло, что я с трудом стоял на ногах.
Полоска была узенькая, но очень длинная, и я не представлял себе, как папа может ее не увидеть, когда вернется домой.
Ингве вымыл чайник и обе кружки. Выбросил недоеденный кусок хлеба, отер стол от крошек. Я сидел на стуле перед обеденным столом, обхватив голову руками.
Ингве подошел ко мне.
— Прости, — сказал он. — Я не хотел доводить тебя до слез.
— Еще как хотел.
— Я просто потому, что ты так злишься, — сказал он. — Сам ведь понимаешь, как тут удержаться? Я же попросил у тебя прощения.
— Не в этом дело, — сказал я.
— А в чем тогда?
— Что у меня такая странная походка.
— Да брось ты, — сказал он. — У всех своя походка. Главное, чтобы тебя ноги носили. Я же просто дразнил тебя, понимаешь? Хотел разозлить. И у меня получилось. Походка у тебя не хуже, чем у других.