несколько протянув последнее Б и повысив при этом голос, так что трудно сказать, пропела ли Ева АБББА («Змей») или удвоила последнее Б и сказала АББББА («Красивое»). Адам смущен и обеспокоен этой способностью языка быть неоднозначным и обманчивым, но он пытается перенести свое беспокойство с уровня языка и его ловушек на уровень тех смыслов, которые Бог задействовал в своем вышеупомянутом указании. Вопрос «быть или не быть» Адам может выразить лишь в виде «Съедобное / Несъедобное», но когда он начинает выпевать эту свою дилемму, его захватывает ритм, язык рассыпается и тает в его устах, и Адам дает языку полную свободу:

Стихотворение Адама – это словесный взрыв; это то, что футуристы называют parole in libertà[76].

Но как только Адам осознает, что придумал неправильные слова, он начинает лучше понимать, как создаются слова правильные. Теперь ему становятся ясны базовые законы порождения последовательностей в его языке-коде: X + nY+ X. Только нарушив код языка, Адам постиг его структуру. Именно в этот момент, размышляя о том, представляет ли собой последняя строка его стихотворения предел (акме) грамматического беспорядка (или аграмматической свободы), Адам осознает, что последовательность АА на самом деле существует в его языке, и задумывается над тем, как система языка ее допустила. Затем Адам мысленно возвращается к выражению (15) и к возникшей в этой связи проблеме пробела. Ему приходит в голову, что и пробел, как бы пустое место, на самом деле – место вовсе не пустое, а заполненное. Поэтому последовательность АА, как и последовательность ББ, которые сначала показались ему аномальными, на самом деле – вполне правильные, потому что правило X + nY + X не исключает того, что n может быть нулем.

Адам начинает понимать структуру своего языка-кода именно тогда, когда ставит ее под вопрос и, следовательно, приступает к ее разрушению. Но когда он уже вполне понимает те строгие порождающие законы кода, которым он прежде подчинялся, он догадывается, что может и сам придумать другой язык-код, с другими законами, например: nХ + nY + nX. В таком языке-коде были бы правильными последовательности типа ББББББААААААББББББ – т. е. четвертая строка в стихотворении (17). Разрушая систему языка-кода, Адам постигает весь диапазон ее возможностей и обнаруживает, что он сам – ее господин. Еще недавно он думал, что поэзия – это голос богов. Теперь же он открывает для себя произвольность знака.

Вначале, охваченный возбуждением, он теряет над собой контроль. Он разбирает и собирает вновь это «безумное устройство», господином которого он себя ощутил. Он составляет самые невероятные последовательности и восторженно бубнит их себе под нос часами напролет. Он придумывает гласным цвет, а согласным – движение и форму. Ему чудится, что он придумал поэтический язык, который сможет воздействовать на все чувства. Он мечтает написать книгу, которая стала бы орфическим отображением Земли. Он говорит: «Яблоко» – и вот из забвения, куда его голос изгоняет все непривычные ему контуры, музыкально возникает оно: всё – идея и такое благоуханное, какого не найти ни в одной корзине!.. Le suggérer, voilà le rêve![77] Чтобы лучше в этом преуспеть, чтобы стать поэтом-провидцем, Адам дает волю всем своим чувствам, в то время как его творение понемногу подменяет своего автора, который – после риторического исчезновения поэта – пребывает в стороне от собственного создания, как Бог в стороне от сотворенного им, сосредоточенно полируя ногти.

Как переформулировать содержание

В конце концов Адам успокаивается. Но из своих безумных экспериментов он вынес твердое убеждение: порядок языка – вовсе не абсолют. Поэтому у Адама возникает и естественное сомнение в абсолютности, бесспорности того попарного соотнесения последовательностей-сигнификантов с сигнификатами из культурного универсума, которое было дано (и ему и нам) в качестве языка-кода – см. «словарь» (2). И наконец, он ставит под вопрос весь тот универсум элементов культуры, который этот язык-код однозначно сопоставил с системой последовательностей, только что им, Адамом, разрушенной.

Затем Адам начинает исследовать форму содержания. Кто, собственно, сказал, что «Синее» – это «Несъедобное»? Из универсума значений-сигнификатов, установленных культурой, Адам выходит в мир реального опыта и снова сталкивается с находящимися в нем физическими референтами языковых знаков. Адам срывает синюю ягоду и съедает ее: ягода оказывается вкусной. До сих пор он получал необходимое ему количество жидкости из фруктов (красных), а теперь он обнаруживает, что вода (синяя!) весьма пригодна для питья; теперь он влюбляется в воду. И еще он возвращается к той догадке, которая впервые возникла у него во время эксперимента (11): есть разные градации Красного: Красное, как кровь; Красное, как солнце; Красное, как яблоко; Красное, как дрок[78]. Таким образом, Адам начинает перекраивать, по-новому сегментировать план содержания и открывает новые категории культуры (и, следовательно, новые реальности восприятия), которым он, очевидно, должен дать и новые имена (легко изобретаемые). Он составляет сложные последовательности для обозначения новых категорий и придумывает новые словесные формулы для выражения своего опыта посредством фактуальных суждений; затем, с помощью суждений семиотических, приобретенный опыт включается в развивающуюся систему языка-кода. Язык разрастается под руками Адама, его мир становится богаче. И конечно же ни язык, ни мир уже не столь гармоничны и однозначны, какими они были в ситуации (1), но теперь уже Адам не страшится тех противоречий, которые кроются в языке, потому что, с одной стороны, они побуждают его пересматривать ту форму, которую он, Адам, придает миру, а с другой – их можно использовать для создания поэтических эффектов.

В результате всех своих опытов Адам приходит к заключению: порядок как таковой не существует; порядок – это всего лишь одно из бесконечного числа возможных состояний покоя, к которым время от времени приходит беспорядок.

Излишне напоминать, что, побуждаемый Евой, Адам съедает яблоко. Сделав это, он может высказать суждение типа «Яблоко – Хорошее», и это утверждение восстанавливает, по крайней мере в одном пункте, то равновесие, которое система языка имела до Запрета. Но данное обстоятельство – на той стадии сюжета, к которой мы подошли, – уже нерелевантно. Адам был изгнан из Эдема после первых же робких экспериментов с языком. Бог совершил ошибку, нарушив однозначную гармонию первоначального языка-кода неоднозначно сформулированным Запретом, который, как все запреты, призван был запретить нечто желанное. И именно с этого момента (а не тогда, когда Адам действительно съел яблоко) началась мировая история.

Впрочем, может быть, Бог нарочно изрек именно такой Запрет, чтобы породить сюжет мировой истории. Или, может быть, Бога вовсе не существовало, и этот Запрет придумали сами Адам и Ева, чтобы внести противоречие в систему языка