Почему царь не прибегал к репрессиям?

Одним из самых распространённых мнений большинства историков, не говоря уже о простых людях, является убеждённость, что император Николай II накануне революции 1917 года фактически самоустранился от дел, не придавал большого значения поступающей ему информации о готовящейся революции и, по существу, своим бездействием (безволием) предопределил победу мятежников. Надо сказать, что отсутствие глубокого и аналитического изучения сложнейшей предреволюционной ситуации февраля 1917 года, отсутствие серьёзного изучения поступков царя, вызванных только ему известной информацией, создаёт ложное впечатление справедливости вышеуказанного вывода.

Император Николай II был скрытным человеком, особенно, когда дело касалось дел государственной важности. Он не оставил нам своих воспоминаний, на которые были столь щедры его противники, практически не делился своими мыслями на политические события со своим окружением. Дневники Государя представляют собой краткие отчёты о происшедших событиях за день, они практически лишены личностной оценки царя этих событий и не объясняют мотивацию его поступков. Подавляющая часть людей близкого круга Николая II, от которых можно было бы узнать мотивацию его действий, погибла вместе с Государем.

Поэтому для того, чтобы понять, в чём заключалась логика действий Николая II накануне февральского переворота, нам нужно изучать косвенные источники, проводить их анализ. Надо попытаться понять приоритеты политики царя и то, как эти приоритеты совпадали с реальной обстановкой в стране и обществе.

Император Николай II получил в наследство расслабленное и больное революцией общество. Общество, которое всё более теряло нравственные ориентиры своего существования. Общество, которое горело желанием перемен и мало задумывалось об их последствиях. Общество, которое уже не воспринимало Самодержавие своей законной властью, а Православие своей верой. В самой Церкви происходили болезненные процессы, приведшие потом, уже после крушения монархии, к обновленчеству. Большая часть российского чиновничества уже позволяла себе определять по своему усмотрению «полезные» или «неполезные» царские указы и распоряжения. Те, которые оно считало «неполезными», часто саботировались.

«В целом ситуация создавала ощущение, — писал великий князь Кирилл Владимирович, — будто балансируешь на краю пропасти или стоишь среди трясины. Страна напоминала тонущий корабль с мятежным экипажем. Государь отдавал приказы, а гражданские власти выполняли их несвоевременно или не давали им хода, и иногда и вовсе игнорировали их. Самое печальное, пока наши солдаты воевали, не жалея себя, люди в чиновничьих креслах, казалось, не пытались прекратить растущий беспорядок и предотвратить крах; между тем агенты революции использовали все средства для разжигания недовольства»[630].

И. Л. Солоневич писал: «Россия до 1905 года задыхалась в тисках сословно-бюрократического строя — строя, который «самодержавие» медленно, осторожно и с необычайной в истории настойчивостью вело к ликвидации безо всякой революции. […] Социально-административный строй России был отсталым строем. Государь Император Николай Второй был, несомненно, лично выдающимся человеком, но «самодержавным» Он, конечно, не был. Он был в плену. Его возможности были весьма ограничены — несмотря на Его «неограниченную» власть».

Поэтому представление о том, что император Николай II контролировал и управлял всеми процессами, происходившими в Российской империи, более того, что он знал обо всех этих процессах — является в корне не верным.

Особенно это относится к периоду Первой мировой войны, когда император возглавил руководство войсками. В такое сложное время для управления Россией царю требовались десятки, сотни надёжных помощников, как на верхних эшелонах власти, так и на местах. Но таких помощников у императора Николая II было очень мало. История убедительно свидетельствует, что Николай II был хорошим управленцем, хорошим «кадровиком». За годы его царствования у кормила власти побывали десятки первоклассных государственных деятелей, среди которых были подлинные таланты. Основная их часть была физически истреблена в годы революционного террора 1900–1911 годов. Но в условиях управления государством и вооружёнными силами Государь просто физически не мог полноценно заниматься подбором нужных профессиональных и главное преданных кадров.

Как точно писал И. Л. Солоневич: «Государь Император был перегружен сверх всяческой человеческой возможности. И помощников у Него не было. Он заботился и о потерях в армии, и о бездымном порохе, и о самолетах И. Сикорского, и о производстве ядовитых газов, и о защите от еще более ядовитых салонов. На нем лежало и командование армией, и дипломатические отношения, и тяжелая борьба с нашим недоношенным парламентом, и Бог знает что еще»[631].

Генерал Спиридович писал о том, какой был каждодневный труд Николая II накануне февральских событий. «Как всегда днём между докладами Государь много работал. Присылавшихся и оставляемых министрами докладов было так много, что Его Величество даже ни разу не читал вслух вечером семье, что было для него всегда большим отдыхом. Государь был полон энергии и много работал. Никакой апатии, о чём так много говорили, особенно в иностранных посольствах, у него не было. Иногда были заметны усталость, особая озабоченность, даже тревога, но не апатия»[632].

Императору Николаю II было не из кого выбирать, говоря словами Александра I «некем брать».

Поэтому с такой горечью и презрением царь говорил о думских ораторах: «Все эти господа воображают, что помогают мне, а на самом деле только грызутся между собой. Дали бы мне войну закончить».

«Государь чувствовал, что может доверять лишь немногим из своего окружения», — писал великий князь Кирилл Владимирович[633].

По существу, доверять царь мог только самому верному и бескорыстному для него человеку — императрице Александре Феодоровне, уповая на Волю Божию. Когда великий князь Александр Михайлович, в очередной раз, начал советовать Николаю II пойти на уступки думской оппозиции и провести «либеральные» преобразования, он заметил, что в глазах царя «появились недоверие и холодность. За всю нашу сорокаоднолетнюю дружбу я еще никогда не видел такого взгляда.

— Ты, кажется, больше не доверяешь своим друзьям, Ники? — спросил я его полушутливо.

— Я никому не доверяю, кроме жены, — ответил он холодно, смотря мимо меня в