и закатав рукав,

Так просто мудр, так дружески лукав,

С товарищем, так тверд и беспощаден

С противником, – за главное звено

Хватается, и вверх идет оно,

Всю увлекая цепь. Средь каменных громадин

Кавказа, средь полночных пург,

Запорошивших Петербург,

На водопадах Траммерфорса, —

Везде мелькает тень стремительного торса,

И слово точное, всех прочих слов точней,

Почтовым голубем во всякий ум влетает,

Как собственная мысль, – и каждый понимает,

Что надо действовать, все согласуя с ней…

Всегда на линии огня, всегда в окопах, —

Будь то участие в пропавших нефтью скопах

Тартальщиков и копачей,

Будь то борьба с национальной сварой,

Что раздувал «проконсул» старый

На узких улицах Баку,

Будь руководство думскою Пятеркой

Иль юной «Правдою» —

Всегда с железной теркой

Он шел к эсеру и к меньшевику,

К мусаватисту и к дошнаку

И скреб его, – и горе лаку,

В котором красовался тот,

Чтобы сиянием обманывал народ:

Как в логике, так и в боях столетий,

Быть исключенным должен третий!..

Вот так он рос, авторитет вождя,

Бойца бесстрашного, кто побеждает всюду,

За что б ни взялся он: под пули выходя

Иль вороша рабочих писем груду…

И грянул год семнадцатый. Страна,

Горящей бечевой войны окаймлена,

Вся судорогой шла. Ей в уши свиристели

Керенского заученные трели,

Ей, дани требуя кровавой мужиком,

Сэр Бьюкенен грозил японским тесаком;

Гуляли прапоры в «солдатских депутатах»;

Из позумента на фуражках мятых

Ударники (в тылу) нашили черепа;

Согласно истине, что «кошки ночью серы»,

Вся мразь поперла сплошь в эсеры

От лавочника до попа.

Рукою голода грозился Рябушинский,

Сверхприбылей мильоны волоча;

За голенище сунув ножик финский,

Боролся Савинков за должность палача;

А в Ставке, постепенно свирепея,

Смельчак безмозглый портупею рвал

И в прорву Кулуща, в тарнопольский провал

Валил дивизии, пока свихнулась шея…

Был нужен Ленин тут, чтобы понять, куда

Растет История, куда несутся бури,

И, в охлократии, звать массы к диктатуре

Освобожденного труда!

И Сталин – первым был, кто с Лениным стал рядом,

Плечо к плечу, рука к руке,

Неодолимо-острым взглядом

Грядущее провидя вдалеке.

Когда Керенский свой «актив» лягавый

Гнал по следам рабочего вождя,

И скрылся тот от юнкерской расправы,

В пастушьем шалаше приют себе найдя,

А трусы и глупцы (а, может быть, и гаже:

Предатели!) вот имя «реноме»

Партийного, на гордой стоя страже,

Взывали к Ленину, чтоб он себя тюрьме

Обрек, явясь на суд остервенелых тварей, —

То Сталин, чуявший, чем пахнет суд такой,

Прикрикнул так, как мог, – и русский пролетарий

Своей не поплатился головой!

Спаситель Ленина, он стал его полпредом

И, проводя партийный съезд,

Прямейший путь предначертал к победам,

На всех сомнениях поставив жирный крест.

И в ночь октябрьскую, в ту ночь пороховую,

Когда менялся мир, летя напропалую,

Спокойно, как за шахматной доской,

Чуть принахмуря бровь, кидал он массы в бой,

Руководя восстаньем, – непреклонный,

Бог баррикад у трубки телефонной!..

Когда ж разви́хрилась гражданская война

И белой петлей горло охватила,

В опаснейших местах являлась вмиг она

И побеждала – сталинская сила!

И удивительно ль, что в самый черный день, —

Когда на ленинское тело

Осиротелая глядела

Страна, окутанная в тень, —

У гроба Сталин встал и, клятвой бесподобной

Всех Ромулов и Туллиев затмив,

Дал всем уверовать, сквозь плач и стон надгробный,

Что Ленин – жив!..

Говоря в своем капитальном труде «Георгий Шенгели: биография» о его «Эпическом цикле» (он же – поэма «Сталин», а точнее – супер-поэма, состоящая из 18 самостоятельных поэм), историк Василий Элинархович Молодяков говорит, что приведенная выше глава, в которой речь идет непосредственно о самом Сталине, выделяется на фоне всей необъятной эпопеи как самая яркая и содержательная. «В ней отразились важнейшие черты остальных, – говорит он об этой поэме. – Это написано абсолютно искренне и серьезно, без грана конъюнктуры и цинизма. Написано “во весь голос” – вот где это название наиболее уместно». К тому же надо сказать, это написано абсолютно без оглядки на читателя из «рабочих и колхозников», а также без оглядки на редактора и цензора. И плюс – это написано без учета не только уже существовавших в нашей литературе эпической и лирической «сталинианы» и «ленинианы», но и всей русской традиции «одических ратей» вообще. Георгий написал то, что считал написать нужным, и так, как он это считал нужным. «Я двадцать лет молчал, противоречьями язвим и разрываем», – такое право он выстрадал за свою жизнь и прямо заявил об этом:

Как трудно было мне! Как часто наугад

Я брел, тревогою и смутою объят,

И каждый встречный враг, двурушник и предатель,

Чекистский прихвостень, но консульский приятель,

Меня в подполье гнал: назад! назад! назад!..

<…>

«Многое в “Эпическом цикле” Шенгели шокирует современного интеллигентного читателя: не только восторг перед Сталиным и оправдание процессов “врагов народа» (“мразь в маске маршала», “трус на посту посла”), но, скажем, и памфлетная характеристика Марселя Пруста – “великий рукоблуд искусства”, – написал в своей книге профессор Василий Молодяков. – Можно сказать, что литературные симпатии Шенгели остались в прошлом…»

Надо понимать, что Георгий Аркадьевич создавал свою огромную эпическую поэму не только для себя одного, а для всего народа; он откровенно хотел донести свой труд до людей, но только не знал, где это можно напечатать. Для этого он посылал свое полотно и в редакцию «Гослитиздата», и даже самому Лаврентию Берии, прося его прочитать это произведение и по возможности сообщить о нем Иосифу Виссарионовичу Сталину.

По свидетельству жены поэта – Нины Леонтьевны Манухиной, – рукопись его «Эпического цикла» была послана на отзыв самому герою «эпоса» еще и издательством, и он, по доходящим до автора отзывам, принял его благосклонно, хотя и не настолько, чтобы она тут же сделалась книгой. Вместо нее издательство довольно быстро выпустило другую книгу Георгия Шенгели – «Избранные стихи» с предисловием, написанным «в духе времени» старинным его другом