селения Гарм и окружающей его одноименной местности в Центральном Таджикистане. Можно сказать, что по качеству поэм Георгий Аркадьевич является подлинным мастером; они пленяют своего читателя целиком, без остатка. Ландшафт, природа, недра и события – все захватывается в единый водоворот и выстраивается в поющую чудную симфонию:

Памир, Памир! Вершина мира!

Льдом блокированный века,

Он до Тарима, до Кашмира

Свои проносит облака.

В его изломах, срывах, сбросах

Лишь клочья трав жестковолосых

Да жилы драгоценных руд, —

Но, женским ртом пьянея алым,

Красавец – бадашахским лалом

Хафиз и Саади зовут!..

Одни поэмы написаны свободным стихом, без рифм и отчетливых ритмов, другие из них наоборот – снабжены четкими, классическими рифмами, выстроены в определенных ритмах. Шенгели прекрасно владел техникой поэзии, с ранних лет изучал это по книгам других поэтов и писал свои стиховедческие учебники. А главное – он четко понимал, о чем он пишет и что хотел бы сказать людям своей поэмой. И чего они ожидают от поэзии:

…Сто тысяч лет нам было надо,

Чтоб в нас опять взошла звезда,

Чтобы от крови и распада

Мир отвернулся навсегда,

Чтобы проклятьем заклейменный,

Еще недавно – раб согбенный,

Взглянул в невиданную высь,

Чтоб взоры светом налились

И мышцы волей непреклонной;

Чтоб сын Природы и Труда,

Трудом освобожденный дважды,

Исполнен был великой жажды —

Сиять и волить, как звезда!

Нет, выпал нам не Кантов жребий!

Иной предстал моей стране:

Закон свободы в синем небе

И небо звездное во мне!..

Проведя 1942–1945 годы в эвакуации в Средней Азии, Шенгели после окончания войны вернулся в Москву и, начиная втягиваться в мирную жизнь, написал небольшую светлую, немного грустную поэму «Голубой бювар». Она была создана 7 октября 1945 года, герой поэмы мечтал в ней о голубой папке из сафьяна, в которой хоть и не было особенной нужды, но было столько красоты и изящества, что он просто не мог выбросить ее из своей головы. Видел этот бювар в ночных снах, а затем снова шел днем к витрине магазина и опять любовался своей пока еще не реализованной мечтою:

Лежал в комиссионном магазине

Меж разным дрязгом голубой бювар.

Сафьяновый. Разутые разини,

Ища сапог, презрели сей товар.

Сафьян был легче тенора Мазини

И синь, как бы сапфировый отвар,

И от него, хочу ли, не хочу ли,

Задумчивыми веяло пачули.

При чем «хочу ли, не хочу ли» тут?

Для рифмы, что ли? Нет: для реализма.

Ведь образ из подробностей плетут,

И музыка не дышит без мелизма;

Голодной средь широких амплитуд

Душе нужна питательная клизма,

И вот – деталей золотой бульон

Мы цедим сквозь измаранный брульон…

По сути дела, поэма эта абсолютно ни о чем, разве только о влечении души поэта к безделушке – красивой, но в принципе ненужному и излишнему предмету. Но как запретить себе не тянуться к красоте, если последние годы ты жил по чужим домам, окружая себя посторонними, не радующими душу и сердце вещами. А так хочется хотя бы раз позволить себе приобрести что-то хоть и дорогое, но зато красивое и элегантное:

…Я иногда о нем мечтал ночами:

Как он лежит, «осеребрен луной»,

Как статуэтки с севрскими плечами

И натюрморт с багряной ветчиной

Над ним молчат, и синими очами

Он смотрит… Я проснулся весь больной…

Я шел к нему; торговец (был урод он

Презренный!) мне сказал лениво: «Продан!»

А в 1946 году Шенгели вдруг написал большую мощную «византийскую повесть» под названием «Повар базилевса», в котором некоторые из читателей, которым Георгий прочел свою работу, увидели прозрачные намеки на Иосифа Сталина. «Если у Шенгели и были скрытые намеки на сталинский режим, то они содержались в неопубликованной при жизни автора стихотворной исторической повести “Повар базилевса”: критикой тиранического византийского режима Шенгели стремился здесь, вероятно, искупить грех прославления Сталина в “эпическом цикле” из 15 поэм, одна из которых – “Ушедшие в камень” – была опубликована в 1937 году в журнале “Новый мир”», – написал литературовед Михаил Федорович Пьяных.

Однако, чтобы внести хоть какую-то ясность в происхождение этой тревожащей читателей поэмы, Георгий Аркадьевич в послесловии к ней написал следующее (я немного сокращаю этот длинный текст):

«Я не вполне уверен в моем праве поставить мое имя в титуле настоящей поэмы. Я, конечно, ее написал, но я ее не выдумал. Она представляет собою частично сокращенное, частично амплифицированное переложение одной весьма странной рукописи, найденной мною в бумагах моей бабушки, Марии Николаевны Дыбской, умершей в декабре 1914 г. в Керчи. Рукопись эта, к несчастью, не сохранилась: меня обокрали в Москве на Курском вокзале весною 1915 г., и с похищенным моим чемоданом бесследно исчезла и она. В протоколе, составленном у дежурного по вокзалу жандарма, в перечне похищенных вещей упомянута и эта рукопись; протокол, возможно, сохранился где-нибудь в архивах.

Содержание рукописи сводилось к нравоучительному рассказу о том, как в древние времена некий Вардан путем множества предательств и преступлений достиг византийского престола и возомнил себя повелителем мира, но был отравлен своим поваром, в результате чего его планы рухнули…

Словом, все обстоятельства повествования, до мелких подробностей, правдивы как разрозненные факты и вымышлены как комплекс. Повествование, таким образом, представляет собою любопытный и опирающийся на изрядную осведомленность экстракт кровавой византийской истории, пронизанный интересной историографской идеей и насыщенный бесспорным гуманизмом. Автор брезгливо говорит о моральной низости “византийства” и иронически – о его схоластике и догматизме…

Мне показалось интересным воскресить, хотя бы в переработке, погибшее произведение неведомого автора (которым, может быть, был мой прадед), отразившее, возможно, свободолюбивый дух и ненависть к тирании, порожденные Великой французской революцией».

Работая над своим произведением, Шенгели создал совершенно новый тип поэмы, где стих берет на себя функцию прозы, что роднит этот новый жанр с прозой Андрея Белого. Но как сладко эта прозо-поэзия читается, как ласкают слух ее накатывающие друг на друга волны-строки! И это – несмотря на жесткие по смыслу слова, несущие в себе какую-то затаенную в них угрозу:

…А на город глядеть не стоит:

В запустеньи