Взгляд следовательницы выражал скорее сочувствие, чем враждебность, но Кевина все равно замутило.

— Если бы тот “BMW” не выделялся так среди других машин, я бы его упустил, — начал Кевин. — Он выезжал с парковки, я увидел на передних сиденьях двух мужчин. Сзади, в левое окно, упиралась чья-то голова. Я развернулся, последовал за ними, а по дороге пробил “BMW” по базе, и оказалось, что она принадлежит Свену-Улофу Понтену. Тогда я убедился, что преследую нужную машину…

Он замолчал, подумал. Как трудно во всем разобраться.

Наверное, это правильно — когда сидишь с неправильной стороны стола?

— Я съехал в туннель под Сальтшёбаденследен. И тогда уже решил выключить фары, — продолжил он после паузы, которая показалась ему длиннее, чем была на самом деле. — Дорога стала хуже, но ехать за “BMW” все-таки было легко. Когда они остановились, я тоже остановился, метрах в сорока-пятидесяти позади них. Заглушил мотор и достал бинокль…

Кевин снова замолчал и на этот раз, прежде чем продолжить, досчитал до трех.

— Сначала я заметил мужчину, который скорчился под елками. Я предположил, что это Блумстранд. Потом увидел еще одного, они вместе двинулись по обочине между елками…

— И тогда вы завели машину и подъехали поближе?

Кевин потянулся за стаканом и отпил. У воды был такой вкус, словно ее налили в стакан давным-давно.

— Да, я завел машину и тут услышал выстрел. Сразу после этого “BMW” завелась, развернулась, и они, вероятно, меня увидели.

— Фары вы так и не включали?

Я говорю правильные слова, но какая разница, подумал он.

Я сижу с неправильной стороны.

— Да, разумеется, не включал. Но когда они проехали мимо меня, я включил фары и сдал назад. Потом я чуть не свихнулся, пока развернул машину на узкой дорожке, и “BMW” успела далеко уехать. Я вернулся к Сальтшёбадсвэген… Сальтшёбадследен, и поехал за ними. Я думал, их унесет на обочину, все было так быстро. В туннель я въехал на скорости девяносто километров в час, и мне пришлось угадывать, где они. Я повернул в сторону города. Видимо, для возвращения в город они выбрали дорогу поуже, Сальтшёбадсвэген, и я выбрался на трассу пошире. Поэтому я даже обогнал их, когда выехал к двести двадцать второй.

— Вермдёледен?

— Да. Я увидел их, включил мигалку и связался с ближайшими полицейскими. У дорожной полиции в Хенриксдале две машины, и они подтвердили, что присоединяются, хотя наверняка они не успели даже выбраться на шоссе. Или успели?

— Нет, не успели. Продолжайте.

— Я… Я догадывался, что они не успевают, поэтому позвонил охране моста в Данвикстулле.

— С какой скоростью вы ехали?

— Не знаю. Может быть, сто тридцать в час.

— Дорожная камера зарегистрировала, что ваша машина двигалась со скоростью сто восемьдесят километров в час. — Следовательница полистала бумаги. — Одновременно вы вели телефонный разговор с охраной моста, которой продолжался одну минуту двадцать секунд.

— Может быть, — сказал Кевин.

— Из-за этого разговора вы потеряли контроль над машиной?

— Нет, у меня была гарнитура. Тот факт, что у “тойоты” неисправны тормоза, еще не подтвердили?

Адвокат кашлянул.

— Факт подтвержден продавцом. — Адвокат повернулся к следовательнице. — Кевина обвиняют не в неосторожной езде. Давайте вернемся к существу дела.

Женщина кивнула.

— Мост… Кевин, почему вы отдали приказ о разводе моста?

Она сидела по правильную сторону стола.

Он — по неправильную.

— Я счел, что развод моста — единственная возможность остановить их. Я признаю, что поторопился, но все было так быстро.

Следовательница взяла еще один документ.

— По словам дежурной, сначала она отказалась выполнить ваш приказ, но, несмотря на то что она перечислила возможные риски, вы стояли на своем и сказали, цитирую: “Разводите этот долбаный мост, иначе пеняйте на себя”.

— Вот как. Ну ладно.

Долбаный мост, подумал Кевин. Неужели я так сказал?

— Я мало что соображал, — прибавил он.

— Вы плохо спали в последнее время?

— Да.

— Как по-вашему, это могло повлиять на ваше решение?

— Да.

Вера сидела в своем кабинете, из окна которого открывался вид на Юргордсвикен. Ей нравилось сидеть здесь, в этой комнате на втором этаже, смотреть на лед и видеть, как бледнеет небо перед закатом. Искрящаяся белая полоска вдоль каменной набережной, время от времени потрескивает оконное стекло: зима подступает все ближе. Хотя лед застыл только сегодня ночью, подумала Вера. Он может растаять уже завтра.

Старый военный велосипед Себастьяна весь проржавел, шины в трещинах. Удивительно, что он вообще способен катиться. Как удивительно и то, что Себастьян сел на него и приехал.

Неужели он меняется? Неужели “ути” утратило важность, и Себастьян просто хорошо себя чувствует среди себе подобных, в “сэкаи”?

Вера надеялась на это. Всегда надеялась.

Разговаривая утром с сыном, она упомянула, что Кевин видел его на Центральном вокзале в обществе немолодого мужчины; к ее удивлению, Себастьян кое в чем ей признался.

С искренним раскаянием он выложил, что продавал информацию уголовникам — взламывал базы данных разных предприятий, влезал в компьютеры частных лиц. Так он добывал средства на жизнь весь последний год. Но теперь с этим покончено, утверждал сын, и Вера решила поверить ему.

Она вышла на крыльцо.

— Как глупо… Ты дал себе труд приехать сюда, я как раз собиралась в город.

— Я хотел поговорить с тобой о Кевине. — Себастьян поставил велосипед.

— Он говорит, что ты помог ему с тем американцем, Джозефом Маккормаком.

— Я про другое.

Они сели на крыльце.

— Но сначала вот что. — Себастьян поерзал; похоже, он подбирал правильные слова. Он помолчал и продолжил: — Ты знаешь, что я разработал программу, которая поможет выслеживать и сажать педофилов. Шведская уголовная полиция пока ищет возможность работать с моей программой, но я поделился ею еще кое с кем… Один парень помог мне выйти на ФБР, они хотят купить программу и уже предложили мне десять “лимонов”. Но я отказался, потому что…

— Стоп. — Вера смотрела на сына, которого содержала всю его жизнь. — Десять миллионов?

— Долларов.

В эту минуту Себастьян выглядел совсем как в детстве.

Как когда он набедокурил и знал, что его проступок раскрыт.