Дима нахмурился:

– Она никогда не говорила, почему ее отовсюду вычеркнули. Может быть, написала что-то не то или упомянула большого партийного деятеля не в том контексте. Сами знаете, у нас немного надо, чтобы впасть в немилость.

– Это да… Но я в детстве читала ее книги, и там такой коммунизм, что лучше не придумаешь.

Шевелев пожал плечами:

– И все же что-то произошло. Вася рассказывал, что, когда он был маленьким, они жили в Москве, в высотке на площади Восстания, мама работала заведующей библиотекой ВПШ, и вдруг раз – очутилась в Ленинграде, только уже не в просторной сталинской квартире, а в тесной «распашонке» и на должности обычного библиотекаря в районном книгохранилище через дорогу.

Надежда Георгиевна присвистнула. Кого-то обидела Лидия Грайворонская из сильных мира сего…

– Самое интересное, что она не пала духом, – продолжал Дима, – в библиотеке своей вечно устраивает какие-то мероприятия, посиделки, а по вечерам продолжает писать книги, хоть никто их не хочет публиковать. Ирония судьбы – у нас обычно авторы антисоветское всякое в стол пишут, а тетя Лида наоборот, и, строго говоря, не в стол, а в шкаф. Я видел, у нее там уже целая секция заполнена.

– Надо же…

– Она пишет о своих боевых товарищах. Что-то сама помнит, а вообще ведет мощнейшую переписку, как будто не тетя Лида, а целый историко-архивный институт. Вася смеялся, что у нее ползарплаты стабильно идет на почтовые расходы. В общем, суперклассная тетка! Или вы тоже побоитесь ее в школу приглашать?

– Почему тоже?

– Ну мы с Васей как-то перед Днем Победы предложили директору организовать встречу с Лидией Грайворонской, он сначала вроде бы воодушевился, а потом послал нас с нашими инициативами куда подальше.

– Слушай, но я же спрашивала Васю, то есть Василия Ивановича, и он сказал, что не имеет к Грайворонскому никакого отношения.

Дима засмеялся:

– Так и есть. Он же родился через семнадцать лет после смерти героя, так что притязать на отцовство было бы довольно дерзко с его стороны.

– Мог бы хоть сказать, кто его мама.

– Ну, тетя Надя, тут такое дело… – Дима взглянул на Аню и скорчил чопорную гримаску, – тетя Лида его родила сама.

– Все-все.

Надежда Георгиевна быстро приложила палец к губам. Бедный Вася! Она хоть никогда не видела своего отца, но знает, кто он был, а Грайворонский мало того, что понятия не имеет, так еще и вынужден жить под фамилией чужого мужчины. Разумеется, его выводят из себя вопросы про родственные связи. Вот если бы она спросила про Лидию Грайворонскую… А почему, кстати, она не спросила? Да очень просто! Имя Ивана Ильича Грайворонского до сих пор на слуху, в его честь называют улицы и предприятия, московская школа имени Грайворонского считается эталоном среднего образования, Ивану Ильичу установлены памятники, мемориальные доски, его портрет есть в учебнике истории. О нем помнят, хоть он давно умер, а живая вдова – забыта, и забыта настолько прочно, что Надежда Георгиевна не вспомнила о ней ни разу до сегодняшнего разговора с Димой. Будто и не зачитывалась ее книжками.

Дима наконец ушел, оставив Надежду Георгиевну в полном смятении. Невозможно поверить, что этот честный, открытый парень – убийца! Это абсурд, и дура она, что мучается подозрениями, которые ни на чем не основаны. Дима честно отвечал, не отводил взгляда, не мямлил, не краснел, не возмущался, как-де она смеет задавать подобные вопросы, то есть производил впечатление говорящего правду человека.

Только вот странно, сто лет его было не слышно, не видно, а как только тетя Надя стала заседательницей, вмиг приперся! Совпадение? Или папуля надоумил?

Надежда Георгиевна заглянула в комнату к Ане. Девочка валялась на диване с книжкой, надо думать, вредной. Вот нет того, чтобы читать русскую классику или советскую литературу, где хорошие люди, здоровая мораль, высокие идеалы! Ладно, сейчас не об этом.

– Аня, я тебе запрещаю встречаться с Димой!

– Почему?

– Потому что я так сказала!

– Ты сказала, я услышала, а решать буду сама.

Надежда Георгиевна села на краешек дивана и взяла в руки Анину ступню. У дочери была маленькая аккуратная ножка, тридцать пятый размер, и мать втайне страшно этим гордилась. Ах, быть идеалом намного проще, запретил, и все, а обычному человеку надо искать аргументы, убеждать, уговаривать, даже торговаться в хорошем смысле этого слова…

– Анечка, – начала она и замялась. Как сказать, что Дима может быть опасен? Дочь не поверит, решит, что мать сошла с ума и готова возводить на людей любую напраслину, лишь бы только добиться своего. – Анечка, я тебя прошу, пожалуйста, не встречайся с ним.

– Просишь? Что-то новенькое, – усмехнулась дочь.

– Да, доченька, очень прошу. Понимаешь, просто Дима проходил свидетелем по делу, которое я рассматриваю в суде, и если вдруг выяснится, что мы с ним дружим, могут возникнуть большие неприятности.

– А мне-то что?

– Тебе ничего. И мне, кстати, тоже ничего, а вот подсудимый и другие участники процесса могут серьезно пострадать. Если выяснится, что мы с Шевелевым друзья, то приговор отменят, и весь суд придется начинать заново, представляешь? Пожалуйста, не встречайтесь с ним хотя бы до конца процесса!

Дочь пожала плечами:

– Мы и не собирались. Я позвонила ему, только чтобы отдать кассету с записью Мийки, надеюсь, против этого ты не возражаешь? Все-таки брат родной!

– Ты поступила правильно. Аня, а что там, на этой кассете?

– Не твое дело.

– Ладно, извини.

Надежда Георгиевна хотела подняться, но Аня вдруг взяла ее за руку:

– Мама, я не знаю, что там. Мийка просил меня не слушать, пока мне не исполнится восемнадцать.

Надежда Георгиевна вздрогнула:

– Аня, а тебя не насторожила эта просьба?

Дочь вскочила с дивана и стала расхаживать по комнате:

– Нет, мама, меня эта просьба не насторожила, – выкрикнула она, – не насторожила! Я думала, что Мийка в меня влюблен, поэтому не насторожила! Мне тогда алые паруса мерещились, как мы с ним заживем, когда я вырасту… Я просто поселилась в этих мечтах и не видела, как папашка с новой женой доводят Мийку до самоубийства. От сердца он умер, ага, сейчас!

Надежда Георгиевна молча обняла дочь и усадила рядом с собой. Господи, какое же счастье просто обнимать своего ребенка, не думая, достоин он этого или не достоин… Она покрепче прижала к себе Аню и тихо заговорила, что не нужно ни в чем себя винить.

– Если кто и виноват, то это я, – вздохнула Надежда Георгиевна, – нужно было тогда оставить парня у нас, а я струсила.

– Ты ж не знала…

– Могла бы догадаться. Аня, а ты правда не слушала Мийкину запись?