Когда Николя узнал о постигших шелкопромышленников Лиона несчастьях, они показались ему такими далекими, как будто произошли на другой планете. Для него сейчас существовала только одна реальность: окружавшие его ужасы войны. Погоня за шелком-сырцом, конкурентная борьба потеряли в его глазах всякий смысл. Значение имели лишь атаки и отступления, взятие городов, отвоеванная у противника территория или утомительные марши под стук барабанов к новым полям сражения, где французов ждал достойный противник. Лишь одна фраза тронула сердце Николя. Пиа писал: «Я слышал, что мадам Вальмон запасла для своих ткацких станков достаточное количество шелка-сырца и сумеет благополучно пережить это трудное время». Лучше бы ему не встречать упоминаний о Габриэль! Николя охватил огонь желания, он вдруг отчетливо вспомнил свою возлюбленную, ее прекрасную обнаженную грудь, дрожь ее тела, которое он держал в своих объятиях под сенью палатки Наполеона. Николя явственно ощутил благоухание ее кожи.

Он медленно сложил письмо. Временами он грезил о Габриэль. Это были сны наяву, исполненные томления страсти, очнувшись от которых, Николя еще долго не понимал, где он находится. И как нестерпимо ему было после этих сладких грез вновь сознавать, что он вдали от Лиона, лежит на соломенной подстилке в какой-то убогой лачуге или прямо на земле, накрывшись своим плащом, а над верхушками деревьев уже восходит чужое солнце, возвещая о наступлении нового дня, который, быть может, несет ему смерть. Порой Николя охватывала злость на Габриэль за то, что она сделала выбор не в его пользу, иногда же он испытывал горечь и желание забыть ее, вычеркнуть из своей жизни. Но ни одно из этих чувств не приносило его душе желанного успокоения. Он любил ее, и этим было все сказано. Николя было невыносимо сознавать, что он никогда больше не увидит Габриэль. Он твердо решил, что если ему будет суждено выжить на этой войне, он никогда больше не вернется в Лион, а, продав ткацкую мастерскую, обоснуется в Париже, где вновь займется шелкоткацким производством. Николя не раз пожалел, что не продал свое дело в Лионе до отъезда в Испанию, — а он хотел, чтобы его покупателем был месье Пиа, — но все произошло так быстро, и потом Николя думал, что Габриэль поедет с ним на Пиренейский полуостров. Поэтому его первой заботой было защитить свое производство от кризисных явлений, которые могут угрожать ему в его отсутствие, и прежде всего от неурожая шелковицы. Его семья пережила однажды подобное бедствие, и с тех пор этот призрак преследовал всех шелкопромышленников в его роду, страх перед перспективой неурожая и остановкой производства был впитан Николя с молоком матери. И хотя это бедствие произошло много лет назад, все могло повториться вновь, — письмо Пиа подтверждало справедливость опасений Николя.

— Капитан Дево! Ваша лошадь оседлана!

Николя поднял взгляд. Уйдя в свои мысли, он не обратил внимание на звук шагов. Перед ним стоял бравый сержант, держа под уздцы верховую лошадь. Николя сразу же заметил, что это — породистое животное с изящным изгибом шеи, умными глазами и крепким крупом. Лошадь была под его седлом и чепраком, традиционным для офицеров конноегерского полка и представлявшим собой шкуру леопарда. Она была отделана ало-золотистым шнуром и шелковыми кистями темно-зеленого цвета — такого же, как и мундиры полка — и расположена так, что голова леопарда находилась позади седла на крупе. Это была новая лошадь Николя, и она ему понравилась с первого взгляда, он улыбнулся, довольный ее великолепным видом, спрятал письмо во внутренний карман мундира и застегнул серебряные пуговицы.

Поднявшись на ноги, он взял с земли свой высокий головной убор с красно-зеленым плюмажем и, смахнув с него пыль, надел на голову, опустив ремешок под подбородок. Этот головной убор был довольно тяжелым, но в нем воин казался выше ростом и мощнее, что должно было внушать страх врагу. Николя решил назвать новую лошадь Воином — так звали его прежнего боевого коня, убитого под ним в недавнем сражении, когда он сам вынужден был сразиться с врагом в ближнем бою — на кавалерийских саблях — посреди мертвых тел и истекавших кровью раненых, причем отчаянные крики и вопли последних до сих пор стояли у него в ушах, терзая душу тем, что он ничем не смог им помочь тогда среди ужаса кровопролитной битвы. Николя в восхищении похлопал Воина по ухоженной шее.

— Вы нашли мне великолепного коня, сержант, — сказал он с удовлетворением. — Благодарю вас.

Сержант ушел. Николя же, продолжая похлопывать своего нового друга, заговорил с ним ободряющим тоном.

— Нас ожидает нелегкий ратный труд, дружок. Но я вижу, что у тебя храброе сердце. Ты не дрогнешь перед огнем британских мушкетов, мы выстоим с тобой в любом бою. А теперь давай получше познакомимся.

С этими словами Николя вскочил в седло. Он догадывался о том, что именно случилось с бывшим хозяином Воина, но таковы превратности войны. Он направил коня по проселочной дороге, вьющейся между холмами. Их бригада уже несколько дней стояла лагерем возле небольшой горной деревушки, которая несколько раз переходила, из рук в руки, поскольку была расположена на высоте, главенствующей над местностью. Это была настоящая дыра, как и большинство крестьянских поселений в здешних местах, которые видел Николя. Почти все жалкие лачуги были разрушены в ходе боев, а все население давно уже покинуло свои дома.

Николя, пустив коня медленным шагом, оглядывал окрестности. В небо поднимался дым от разведенных лагерных костров, на которых готовились пойманная солдатами домашняя птица, подстреленная дичь, а также куски уже начавшей портиться в жарком климате конины, насаженной на вертела. В воздухе пахло жареным мясом. Война давно уже опустошила эти земли, а местные крестьяне сжигали то, что не могли унести с собой в горы. Поэтому голод стал еще одним бедствием для французских солдат. Некоторые из них приваживали собак, но судьба последних была очень печальна, когда наступали суровые времена и невозможно было найти пропитания. Однако к общему котлу в таких случаях подходили не все — некоторые воины слишком любили животных и не могли заставить себя есть столь омерзительную для них пищу.

От протекавшей неподалеку речушки доносился едкий запах мыла. Там стирали белье солдатские жены или просто сожительницы, а также некоторые одинокие солдаты. Здесь же бегала стайка босоногих ребятишек, совершенно голых, поскольку матери выстирали всю имеющуюся у них одежду, и она теперь сушилась на солнышке. Этим малышам повезло, они остались в живых, родившись здесь в прифронтовой полосе на чужой земле, но еще больше рожденных в этих нелегких условиях детей осталось лежать по обочинам дорог в могилках, обильно политых слезами их несчастных матерей.

Николя резко осадил Воина, когда на дорогу выбежала маленькая девочка, бросившаяся вдогонку за самодельным тряпичным мячиком. Она была не старше трех с половиной лет — значит, ее мать поехала за мужем, уже будучи беременной. Хотя беременным женщинам было запрещено сопровождать своих мужей в район активных боевых действий, многие из них все же отправились в этот опасный поход, скрыв свое положение. Честно говоря, армия нуждалась в их заботе, женщины помогали ухаживать за больными и ранеными. Маркитанткам было даже разрешено носить мундиры цветов тех полков, в которых служили их мужья, плюмаж на их шляпках был тоже соответствующим. Во время битвы, когда над полем сражения клубился густой дым от пушечных выстрелов, маркитантки появлялись то здесь, то там среди усталых сражающихся воинов с огромными флягами бренди и оловянными кружками и наливали всем желающим. Бойцы с закопченными лицами, изнывавшие от жары, были всегда рады видеть их. Николя, как и все остальные воины, почитал этих отважных женщин, появлявшихся в самой гуще сражения. Судьба солдатских жен была совсем не похожа на судьбу жен офицеров, которые жили в полной безопасности и комфорте где-нибудь в Мадриде или Севилье.