«Изображенное на печати судно вырезано смело, но грубо, вероятно, треугольным штихелем. Автор печати явно не был опытным резчиком, именно поэтому она представляет особый интерес, так как мотив нестереотипный. Нос и корма судна резко загнуты вверх — черта, присущая почти всем архаическим изображениям судов; ту же конструкцию видим, например, на древних минойских печатях, на египетской керамике додинастического периода, на цилиндрических печатях Шумера, где суда такого рода были в обиходе вплоть до ассирийских времен»[41].

Маккей верно определил, что параллельные борозды обозначают вязку судна, «сделанного из камыша наподобие примитивных лодок Египта и судов, которыми пользовались на болотах Южной Вавилонии». По его словам, на печати показан тип судна, распространенный в древнем Мохенджо-Даро, и, судя по вниманию к деталям, ее владелец, вероятно, был связан с мореходством.

Открытие Маккея не вызвало большого отголоска, и кроме печати он нашел только еще одно, гораздо более грубое, изображение судна, нацарапанное на керамическом черепке, хотя и здесь можно различить крутую дугу корпуса, двойную мачту с двумя реями и рулевое весло на корме. Так или иначе, ссылавшиеся впоследствии на публикацию Маккея исследователи единодушны в своем вердикте: «Судно на печати явно сделано из папируса»[42]и «Изумительная печать... отголосок Древнего Египта»[43]. Но можно ли утверждать, что древние жители Индской долины располагали папирусом? Папирус — африканское растение. Суда Древнего Египта и впрямь были связаны из папируса. В те времена он рос в изобилии вдоль всего Нила и был широко распространен в прилегающих африканских областях. Папирус произрастал и на Средиземноморском побережье Малой Азии, где отдельные участки его находили до наших дней; суда из бунтов изображены на стенах древних пещер в Израиле и на хеттских печатях из Газиантепа, и пророк Исайя говорит о папировых судах с посланцами из Египта. Судя по всему, папирус был некогда известен на острове Корфу, где местные рыбаки до недавних пор вязали лодки из камыша и называли их папирелла. Он уцелел со времен древности на Сицилии; на близлежащей Сардинии папирус не сохранился, но камышовые лодки есть. Древние мореплаватели вывезли его за Гибралтар и посадили на Канарских островах, где впоследствии римляне с удивлением обнаружили заросли папируса на реках[44]. Неизвестно, кто именно доставил корневища не такого уж простого для разведения пресноводного растения на далекие атлантические острова; мы знаем, однако, что здесь побывали азиатские выходцы — финикийцы. Недавно в районе их бывшего порта Кадис на испанском берегу за Гибралтаром на дне моря найдена чудесная финикийская ваза с изображением ладей из бунтов, но папируса в этих местах нет. В окрестностях древнего финикийского порта Ликс на атлантическом побережье берберы уже в наше время вязали лодки из осоки за неимением папируса. На Канарских островах папирус исчез давно, и когда португальцы в средние века, через два тысячелетия после финикийцев, заново открыли этот архипелаг, светловолосые островитяне-гуанчи вообще не умели строить никаких лодок, хотя делали для своих мумий гробы из досок, владели искусством черепной трепанации и другими сложными приемами, убедительно говорящими о былых контактах с мореплавателями из внутренних областей Средиземноморья. Наряду с осколками треногих финикийских ваз археологи обнаружили терракотовые печати, неотличимые по типу и орнаменту от некоторых месопотамских; эти находки выставлены в музее

Гран-Канария вместе с типичными мексиканскими терракотовыми печатями, чтобы подчеркнуть их поразительное сходство с изделиями, созданными по другую сторону Атлантического океана.

Несомненно, папирус играл важнейшую роль для древних мореплавателей, и, наверно, попытки сажать его корневища предпринимались с разным успехом в районах, где его нет в наше время.

В Ла-Венте на берегу Мексиканского залива на болотах вокруг древнейшей местной пирамиды обширные площади заняты растением, цветок и стебель которого неспециалист не отличит от цветка и стебля папируса. Ботаники сейчас исследуют его методом инбридинга, подозревая, что речь идет о потомке папируса Cyperus papyrus. Этот важный вопрос был недавно поднят на этноботаническом семинаре Дональдом Б. Лоуренсом, профессором кафедры ботаники Миннесотского университета. Лоуренс писал:

«Повторное открытие гигантской осоки (Cyperus papyrus) на побережье мексиканского штата Табаско, в знаменитом районе ольмекской культуры, родине «первой цивилизации Америки», и установленное сходство ее с папирусом побудило выступающего предположить возможное происхождение от упомянутого растения Старого Света, привоз в Новый Свет человеком в древние времена (три тысячи и более лет назад) и значение для формирования и развития культуры ольмеков»[45].

Наука не располагает письменными данными о наличии папируса в Двуречье. Очевидно, первые ма-гур были, как и наша, связаны из берди. И поскольку мы благополучно дошли до Пакистана, берди явно оправдал себя как материал для мореходных судов.

От окружающей ныне Мохенджо-Даро пустынной зоны не так уже далеко до зеленого пояса, в котором Инд неторопливо извивается на своем долгом пути к мангровым болотам и соленым водам океана. И мы, не теряя времени, спустились от маленького музея на краю развалин к реке.

— Камыш! Эй, да это же берди! — Норман первым подоспел к заболоченному берегу и выдернул с корнем одно растение.

В самом деле, берди! Типичное овальное сечение, образованное соединением серповидных в разрезе стеблей с губчатой сердцевиной в крупноячеистой глянцевой оболочке. То самое растение, из стеблей которого связан «Тигрис». Доставлено ли оно сюда человеком или самой природой — чисто ботаническая проблема. Мы видели огромные заросли. Где бы на индских равнинах нам ни встретился свободный влажный участок, там непременно рос берди. Стало быть, он, а не папирус использовался людьми Индской цивилизации для строительства судов того же типа, что известен по Двуречью и Египту. Купцы, ходившие в древности между Уром и Индом, вполне могли отремонтировать, даже обновить свои суда, если задерживались в гостях так долго, что камыш утрачивал плавучесть.

Возвращаясь к ожидавшему нас в порту Карачи «Тигрису», мы знакомились по пути с миром, который производит неизгладимое впечатление смесью обычаев, разделенных промежутком в пять тысяч лет. Если в таких городах, как Карачи, внедрился реактивный век со всевозможными — были бы только деньги — электронными новинками, то, свернув с больших магистралей, путешественник может увидеть все этапы, пройденные жителями Индской долины в несколько длинных прыжков от бронзового века до современности. Вторгшиеся в эту страну арии явно не торопились уничтожать достижения Индской цивилизации на подвластной ей территории, и она оставила прочные благотворные следы. Мы увидели переселившиеся в область реки племена из Белуджистана — того самого края, чьи горы первыми предстали нашему взгляду, когда «Тигрис» приближался к Макрану. Увлекаемые парой волов дышловые повозки в их поселениях во всем были тождественны керамическим моделям из Мохенджо-Даро. Поскольку бывшие горцы никогда не посещали музей, они, очевидно, сохранили традицию, на которую не покусились арии. Мы видели деревянные колеса, украшенные такой дивной резьбой, что они вполне могли бы — скажем, в качестве люстр — украсить квартиру любителя красивой старины. Жилища белуджей, подобно некоторым постройкам Ормары, напоминали дома иракских болотных арабов, которые, в свою очередь, верны хорошо известному нам по шумерским печатям образцу. Зайдешь в дом белуджа и видишь картину, знакомую по керамическим моделям Мохенджо-Даро и Ура: женщина, сидя на полу, перемалывает зерно каменной ручной зернотеркой. Правда, глиняные горшки уступили место покупной жестяной посуде, в остальном же все имущество белуджей напоминало про Мохенджо-Даро. Скот — тот самый, что был впервые одомашнен основателями Индской цивилизации; хлопчатобумажные одежды сотканы на изобретенном ими станке, из волокон окультуренного ими же растения. Даже зерно, перетираемое на муку для хлеба, тоже представляло вид, впервые окультуренный древними благодетелями, о которых современные белуджи вряд ли слышали. Довольствуясь полученным наследством, они четыре тысячи лет ничем его не пополняли, пока не пришла пора воспринимать образ жизни двадцатого века.