Мысленный диалог с «Колибри» прервала Марина. Я и не слышал, как она поднялась, легко ступая в мягких тапочках по лестнице.

– Ты мне не нравишься, милок. Ни дела, ни навара. Не заболел ли?

– Вроде нет.

– Не влюбился ли?

– Скорее разлюбился.

– И такое бывает?

– Как видно, случается.

– Никто и ничто не мило?

– Похоже.

Жизнь мужа и жены идет как бы на параллельных прямых, не пересекаясь. Иногда прямые сближаются, а пересекаются очень и очень редко.

Сейчас я почувствовал, наступил момент наибольшего сближения. Жена есть жена, ближе человека нет. Выплакался Марине. Рассказал все, что на душе – и про внутренний жар, с каким работал над «Богатыми и бедными», и про то, что все кончилось ничем. А теперь и делать не знаю что.

Марина, родная душа, расспросила. Заинтересованно расспросила, терпеливо выслушала и участливо внушила:

– Брось, брось думать и про газету и про журнал. Статьи, очерки для тебя пройденный этап. Коли копнул глубоко, тронул истинную правду, – садись за роман. Большой, серьезный, многоплановый. Такого романа давно не было. С двадцатых годов. Нет, пожалуй, с тридцатых, со времени «Клима Самгина» и «Тихого Дона».

– Были попытки создания многоплановых романов.

– А выходили пухлые книги. Настоящего многопланового романа не было. Правда не в чести оказалось. А без нее – все имитация. Более ловкая, умелая или менее искусная. Только и всего.

Я с удивлением смотрел на жену: откуда что берется? До сих пор казалось, Марина занята своими бабскими делами, хозяйством, благополучное существование ей обеспечено, живет в свое удовольствие, читает порядочно, за периодикой следит, новости перетолковывает иногда со мной, чаще с подругами и знакомыми.

А выходит, не ограничена домашним кругом. Что же в том особенного? Филологическое образование получила. Да не в областном центре, как я, а в столичном университете. Работала редактором в издательстве, не на последнем счету была. Не раз доводилось слышать меткие осуждения. Выходит, не ценил должным образом благоверную. Да что говорить, и близкого человека не сразу распознаешь. Известно, лицом к лицу…

– Твое дело – роман, – категорически настаивала Марина.

– Легко сказать, роман! С духом надо собраться, да и материала маловато.

– Соберешь.

– Пояс придется затянуть. Такая работа времени требует.

– И затянем, – самоотверженно пообещала Марина. – Работать пойду. В издательство вернусь.

Каркас будущей книги разом обозначился. «Богатые и бедные» – это в первую очередь удачливый Федор Петрович Казанков, связанный с разными деятелями «по горизонтали и по вертикали». Председатель должен стать одним из центральных персонажей. Понятно, не под своим именем. И его обедневших соседей выведу. В поле зрения читателя попадет не одно село, а и город. Тут-то и придется добирать материалу.

Пути-дороги привели в следственные органы. Надо было, не называя Казанкова, выяснить, как компетентные люди смотрят на вольное обращение хозяйственников с законами. И выявилось столько любопытного, о чем я лишь догадывался.

Командно-административная система руководства экономикой вынуждала руководителей конфликтовать с законом.

А тут еще кооперативы, активная коммерческая деятельность. Закон не поспевает за жизнью.

Следователи отнеслись ко мне благожелательно. Особенно когда узнали, что собираю материал не для газет и журналов, а для романа. Ни места действия, ни подлинных лиц невозможно будет узнать. Предоставили многотомные уголовные дела. Позволили участвовать в следствии, допустили на допросы, очные ставки.

Две из них показались любопытными. Это были напряженные поединки. Первый – кооператора с рэкетиром, второй – рэкетира с рэкетиром. Рэкетиры оказались крепким орешком. Каждый не робкого десятка. Слабонервных они не берут. И тех, кто не умеет держать язык за зубами, не жалуют.

Для романа, возможно, пригодится.

Собирая материал, часто приходилось бывать в городе. Как-то заскочил перекусить на Васильевскую. Наткнулся на Иквашина. Как водится, Иквашин предложил выпить. Я отказался – за рулем. Прекрасный предлог отбиваться от собутыльников и вообще вести трезвую жизнь.

– За рулем? – возгласил Федор. – За рулем пить не надо. Правильно и здраво. – Он опорожнил рюмку коньяка, далеко не первую, закусил лимончиком и сказал, как приказал: – Меня повезешь.

– Куда?

– Как куда? На дачу.

– Но мне кой-куда завернуть придется.

– Неважно. Заедем.

Мне бы шугануть этого Федора Иквашина, но перед наглостью я почему-то обезоруживаюсь. И сознаю, что наглецов надо учить и наказывать должным образом, а духу не хватает. Хоть что делай – не хватает. И сам не понимаю почему. Ведь не так уж я робок, а пред нахалами теряюсь. Необъяснимо теряюсь, сознавая, что видимых причин нет.

Надо бы Иквашина поставить на место, что не составляло труда. Так нет, позволил ему, разомлевшему от сытости и опьянения, развалиться на переднем сиденье рядом с собой. От него разило как из винной бочки. Вот так неприятно, даже подташнивало, а я терпел.

Пока колесили по городу, пока я на короткое время заглядывал в три места, Иквашин дремал, развалясь в самой непринужденной позе. Надвинув кепку на глаза, сладко чмокал в полусне толстыми губами, противно всхрапывал. Мне бы остановить машину, открыть дверцу и властно приказать: выходи! Несколько раз порывался так сделать, но, удивляясь своему безволию, даже не остановился, не притормозил. И поплатился за это.

Как только выехали за город, сонная одурь и даже опьянение слетели с Иквашина. Он выпрямился на сиденье, поправил кепку, протер глаза и развязано заговорил:

– Как твой роман?

– С чего ты взял, что я пишу роман.

– Слухом земля полнится. Больше знаю – где и как собираешь материал.

Неприятно кольнул этот разговор. Прекратить бы сразу и категорически, а я пустился в рассуждения о многоплановости будущего произведения. О том, что в нем будут фигурировать разные представители общества – рядовые колхозники, руководители хозяйств, областное начальство, бюрократы центрального аппарата, даже только что народившиеся предприимчивые кооператоры и рэкетиры.

– И не боишься перенаселить роман?

– Бальзак не чурался. В его романах сотни, если не тысячи героев, представляющих дно общества, средние классы и высший свет. Мы часто начинаем как бы на чистом месте, пренебрегая художественным опытом прошлого. В технике, к примеру, любое новое достижение опирается на то, что изобретено и открыто ранее. В любой отрасли знаний так, включая обществоведение.