Лили погладила его по руке, Джон немного успокоился и всмотрелся в лицо отца. На нем застыло выражение желчности, как будто то, что глодало его душу, сидело в старике слишком глубоко, не покидая даже дремлющего сознания.

— Никак не пойму, — тихо промолвил Джон.

— Чего именно? — спросила Лили.

— Эта злость… У него такое хмурое лицо. Я всегда думал, что это из-за меня. Знаешь, я ведь помню только один случай за всю свою жизнь, когда он улыбнулся, одобрив мой поступок.

— Что это было? — шепотом спросила Лили.

— Я положил камень под подушку. Отец часто вырезал…

— По камню?

— Да, делал маленькие рожицы… Глазки, носик, ротик… Однажды, когда мне было шесть, он подарил мне такую игрушку.

— На день рождения?

— Нет. Он не считал дни рождения праздниками. Просто подарил. Наверное, по случайной прихоти. Я так и не понял почему. Вот еще один вопрос, на который не дождаться ответа. — Джон взял два мягких кресла, стоявшие у стены, и придвинул их ближе к кровати. — Не возражаешь, если мы немного посидим тут?

Прошел час. За это время в палату заходило множество докторов и сестер — Гэс был единственным пациентом в критическом состоянии. Пока они следили за показаниями приборов, Джон внимательно наблюдал за отцом. Гэс ни разу не пошевелился, не издал ни одного звука.

Когда они остались в палате одни, Лили вдруг сказала:

— У всех это есть.

— Что?

— Вопросы без ответов.

— Ты о себе и Майде?

— О нас в особенности.

— Тебе повезло, что она хорошо себя чувствует. Значит, еще есть время. — Но для Гэса время уже истекало. Джон чувствовал это кожей. Теперь, оглядываясь назад, он вспоминал настораживающие признаки… Черт побери, ведь в последние несколько раз Джон обратил внимание на то, что Гэс не встает с дивана.

Он должен был понять…

В четверг Джон понял, что надежды тщетны. Лили свернулась калачиком в кресле. Глаза ее закрывались, но, когда Джону казалось, что она заснула, Лили приподнимала голову и улыбалась, чтобы подбодрить его. Лили не произносила ни слова. Это было не нужно. Она просто улыбалась, и Джон понимал, что находится там, где ему и положено.

И она была права. Гэс — его отец. Джона не было рядом, когда с Донни стряслась беда, и этого он не простит себе до самой смерти. Теперь беда стряслась с Гэсом. Джон не мог оставить его.

Однако Лили не обязана сидеть тут вместе с ним. Заставлять ее торчать в больнице всю ночь напролет было бы в высшей степени эгоистично.

И потому, как только она снова закрыла веки, Джон тронул ее за руку. Глаза Лили немедленно распахнулись.

— Тебе незачем тут оставаться, — прошептал он, — ты очень устала.

— Я в порядке.

— Возьми машину и поезжай спать. Я не могу отсюда уйти.

— Ты хочешь побыть один?

Джон покачал головой.

Лили улыбнулась и, поджав под себя ноги, устроилась в кресле поудобнее.

Глядя на нее, Джон ощутил невероятное тепло, и в этот момент понял, что влюблен.

Лили все-таки задремала.

Джон тоже чуть не провалился в сон. Но он никак не мог себе этого позволить. Была уже глубокая ночь, палата погрузилась во мрак, и только монитор, тихо и монотонно попискивая, навевал сон. Веки у Джона стали сухими и тяжелыми, словно налитыми свинцом, одно из них подергивалось, но он по-прежнему не спал. А когда сестра принесла горячего кофе, Джон выпил все до капли. После этого он смотрел на приборы, наблюдал за сестрами, но Гэс все не просыпался.

А Лили, проспав не больше часа, встрепенулась и даже ахнула. Бросив взгляд на Джона, она сразу же перевела его на Гэса.

— То же, — сказал Джон.

Она с облегчением вздохнула:

— Прости. Мне приснилось, что это моя мама. — Склонившись вперед, Лили уткнулась лбом в колени, после чего повернулась лицом к Джону и улеглась на щеку.

— Майда что-нибудь говорила, пока вы работали вместе? — спросил он.

— Не то, что нам следовало бы обсудить.

— То есть вы общаетесь, но ты ничего не пытаешься объяснить ей?

Лили кивнула.

Джон снова посмотрел на Гэса. Вдруг ему почудилось, что у отца слабо подергивается веко… Он быстро склонился к отцу. Тронув плечо Гэса, Джон тут же отдернул руку, смущаясь своего прикосновения. Они ведь никогда не выражали родственные чувства подобным образом.

— Гэс. Поговори со мной, Гэс, — попросил он.

Лили встала рядом.

— Может, это ты должен с ним поговорить?

Джон уже открыл рот, но так ничего и не придумал. Он как будто снова стал пятнадцатилетним мальчишкой.

— Не могу.

— Почему? — Голос ее трогал за самое сердце.

— Просто мы с ним к этому не привыкли.

— Тогда поговори со мной.

— О Гэсе?

— Да. Что ты любишь в нем?

«Абсолютно ничего», — это был первый ответ, пришедший ему на ум. Джон скорее перечислил бы все, что ненавидит в Гэсе. Или то, чего не приемлет. Или то, чего в нем не понимает. Все это он мог бы долго перечислять.

Но должно же быть и другое? Ведь иначе Джон не испытывал бы сейчас такого страха. Не чувствовал бы ни отчаяния, ни пустоты. Его вообще тут сейчас не было бы. Он сидел бы дома, даже спал бы спокойно, пока ему не сообщили бы, что все кончено. Да черт возьми, если бы в нем не было доброго чувства к отцу, он вообще не приехал бы в Лейк-Генри.

Так что же можно любить в Гэсе?

— Он строит прекрасные каменные стены, — сказал Джон. — Наверное, сотни за свою жизнь построил. Они будут стоять еще долго после того, как нас с тобой не станет. Я всегда восхищался и трепетал, глядя на них.

— Он настоящий художник.

Джон кивнул. Ему вдруг показалось, что хмурое лицо отца немного смягчилось, и это воодушевило его.

— Он всю свою жизнь работал с камнем. Никогда не занимался ничем другим.

— А как он этому научился?

— Гэс никому об этом не рассказывал. Только матери говорил когда-то, что нашел верный путь в жизни — как ни странно, в глухомани, среди лесов. Его выгнали из школы, когда ему было четырнадцать, и много месяцев никто не знал, куда он каждый день ходит. Потом кто-то увидел, что Гэс помогает каменщику. Он делал большие успехи, без труда постигая это нелегкое ремесло, так что никому и в голову не пришло тащить его обратно в школу. А вот я как-то один день прогулял, так отец взвился чуть не до потолка!

— Он хотел для тебя лучшей доли.

— Лучшей, чем быть художником? — спросил Джон. Он не представлял себе такого. — Я был бы счастливейшим человеком, если бы мог вместе с ним работать, но отец и слышать не желал об этом. Его решение относилось и ко мне, и к Донни. Отец считал, что мы все только путаем. Он очень взыскательный человек и всегда ужасно гордился своими постройками.