— А ты разве не гордишься своими статьями?

— Наверное, горжусь.

— Значит, в этом ты похож на отца.

Джон хотел бы так думать, но писательский труд — совсем не то, что строительство из камня. Каменные стены функциональны и эстетичны. И они не способны разрушать человеческие судьбы. А писательский труд способен. Именно это и претило Джону. Так что, возможно, Терри и прав. Может, он недостаточно тверд, чтобы быть писателем, если, конечно, писать следует только отравленными перьями.

Но что правда, то правда: Джон гордился своими статьями. А когда это стало невозможно, он уехал из Бостона. Теперь Джон гордился своей «Лейк ньюс». Газета была прекрасно отредактирована и служила добрым целям, то есть была и эстетична, и функциональна.

Она стала такой же… Да, именно такой, как Гэсовы каменные стены.

Незадолго до рассвета Гэс вдруг заморгал и открыл глаза. Джон быстро поднялся и склонился над кроватью:

— Отец.

Гэс сконцентрировал взгляд на чем-то далеком, потом — на Джоне, но если он о чем-то и подумал, то виду не подал. Когда веки его снова закрылись, Джон посмотрел на монитор. Прибор начал быстро пульсировать, а потом снова утихомирился.

Джон отступил назад, как только в палату вошла сестра. Она проверила пациента, оборудование и снова удалилась.

Киплинг не знал, стоит ли будить Гэса. С одной стороны, пробуждение — это добрый знак, дающий надежду. Но если это приводит к такому отчаянному сердцебиению, то лучше потерпеть. Линии на мониторе стали более ровными и спокойными.

Джон стоял возле кровати, глядя на Гэса. Сколько ночей в детстве он вот так же стоял и смотрел на отца, который спал в большом кресле напротив камина. Сонный Гэс был не так страшен, как бодрствующий. Дороти в такие часы тоже вела себя потише. Лицо ее даже выражало нежность, когда она смотрела на Гэса и просила Джона не шуметь.

С восходом все помещение наполнилось мягким приятным светом, пробудившим новые воспоминания. Лили зашевелилась в своем кресле, потом встала рядом. Джон сказал:

— Он был настоящим красавцем. Да это и сейчас еще заметно. — Действительно, довольно густые волосы Гэса были аккуратно подстрижены, подбородок тщательно выбрит, плечи и руки — все еще крепки и сильны. — Моя мама до сих пор говорит, что он был дикарь, но красивый.

— Как они познакомились?

— По чистой случайности. Она вместе с подругой ехала как-то по загородному шоссе, любуясь осенней листвой. Было примерно это же время года. У них что-то стряслось с машиной. И вот красивый загорелый мужчина вышел из лесу, как будто специально, чтобы помочь им. Через месяц мама снова поехала в ту сторону, прихватив корзинку с домашними кофейными пирожными. Она влюбилась до безумия и с тех пор часто приезжала посмотреть, как он работает, или угостить его домашней выпечкой. Мало-помалу до Гэса дошло, что это единственный и самый удачный шанс обзавестись семьей. Ему было уже под сорок, а мама была такая молодая, такая симпатичная и влюбленная… — Джон вздохнул. — Я не смел даже имя ее упомянуть, когда встречался с отцом после их развода.

— Так ты приезжал к нему сюда?

— Да, пока учился в колледже. Я думал, он будет гордиться, что я добился столь многого. Но этого не случилось. Гэс даже смотреть на меня не хотел. Поэтому я никогда не задерживался тут надолго. Уезжал и всякий раз мучился оттого, что так и не сказал чего-то важного.

Тут снова вошла сестра с двумя чашками кофе для Джона и Лили. Проверив Гэса, она поправила капельницу и вышла.

Джон обхватил чашку ладонями. Конечно, присутствие Лили было приятно и поддерживало его, но от рассказа о прошлом на них словно повеяло холодом. Да, вся жизнь состояла из сплошных «должен был»…

— Я хотел сказать ему… — тихо произнес Джон. — Я ведь понимаю, что случилось между ним и мамой. Это не только его вина. Она пыталась сделать из него того, кем он никогда не был. Мама сама его выбрала, а потом так и не смирилась, когда поняла, что жизнь в Ридже вовсе не столь романтична. Отец никогда ничего ей не обещал. Это она жила беспочвенными надеждами. И именно ее ждало жестокое разочарование. Я не могу винить за это отца. Ни за женитьбу, ни за развод. Я хотел сказать ему это.

«И сказал», — почти услышал он мысли Лили. Но она только кивнула и промолчала.

Лили еще никогда не дежурила у постели умирающего. Если бы месяц назад кто-нибудь сказал ей, что она окажется у смертного одра Гэса Киплинга, Лили передернуло бы. Но теперь она не могла и представить себя где-то в другом месте. Психиатр, вероятно, сказал бы, что Лили просто пытается искупить мнимую вину за то, что ее не было в городе, когда умер отец, но она так не думала. Ведь Лили сидела тут не из-за Гэса, а только из-за Джона.

Она хотела быть рядом с ним. И не было ничего проще, легче и естественнее этого.

Однако мать снова не пожелала понять ее, когда Лили позвонила ей рано утром.

— Ты-то что там делаешь? — спросила Майда так, что Лили пришла в ярость.

— Я здесь с Джоном. Ему сейчас нелегко.

— Но Гэс Киплинг не станет тебя благодарить.

— Я осталась не из-за него. Мы с Джоном разговаривали накануне вечером, когда ему сообщили о Гэсе. Я не могла о-о-отпустить его одного.

— Киплинги всегда тебя использовали. Сначала Донни, теперь Джон. Все это уже было, Лили.

— Это совсем другое. — Лили напомнила себе, что она уже не девочка и ей незачем спрашивать разрешения у Майды. — Я вообще-то звонила, только чтобы узнать: нельзя ли попросить кого-нибудь из садовников поработать сегодня в цехе?

— Ты уверена, что поступаешь правильно? — спросила Майда. — Ведь пойдут слухи. Неужели хочешь, чтобы город узнал, где ты была?

— А почему бы и нет?! — воскликнула в отчаянии Лили. — Ведь это такой интересный поворот событий!

Утром пришел Гарольд Веббер и другие доктора. Состояние Гэса не внушало им оптимизма. Все указывало на дальнейшее ухудшение. Однако поскольку Гэс выглядел лучше, чем накануне, врачи полагали, что последующие несколько часов станут критическими.

Джон надеялся, мечтал, что Гэс поправится, а заодно и смягчится. Ведь нельзя человеку не смягчиться после того, как он поглядел в глаза смерти! Джон представлял себе, как они вдвоем проведут несколько месяцев, а то и больше, живя в полном согласии и мире. Ему и этого было бы достаточно.

В полдень Гэс вдруг пришел в себя и с заметным усилием сосредоточил взгляд на сыне. Джон сразу понял, что отец осознает, кто перед ним, однако не знал, к добру это или нет.

К середине дня кардиограмма изменилась. Доктора и сестры сразу же примчались в палату, дали старику новое лекарство, и сердце Гэса забилось ровнее. Тем не менее, заговорили о повторном приступе, об ухудшении состояния и о жидкости в легких.

Пока над Гэсом трудились врачи, Джон и Лили ожидали в холле. Как только врачи вышли, Джон снова подошел к отцу и взял его за руку, вялую и холодную.