Подобное существо вызывает у нормального человека отвращение и ужас, ибо оно способно на такие зверства и безумства, которые недоступны осмыслению.

Смысла в них просто нет.

Это был слаженный и гениальный в своей простоте механизм, предназначенный для убийства.

— Хуже всего, — сказал Кайнен, с трудом заставляя себя оторваться от созерцания этой смертоносной и безжалостной, но все же красоты, — что если человечество выживет в этой бойне и о нас станут вспоминать, то какой-нибудь бойкий летописец спустя пару десятков ритофо ничтоже сумняшеся изложит, как ехали мы на бой с чудовищами — лишенные сомнений и колебаний, уверенные в справедливости нашего дела и в неизбежной победе, ибо великие и мудрые боги были на нашей стороне. И преисполненные благоговения и почтения к нашим богам, одержимые ненавистью к врагу, готовые уничтожить всякого, кто посягнет на нашу свободу и жизнь, ехали мы отстаивать правое дело.

Ему и в голову не придет, что в действительности у нас просто не было выбора; что наши «милосердные» боги подставили нас под удар, использовали в своей игре. Что они решали какие-то давние распри, уничтожали друг друга, а до нас им не было дела — кто мы богам? Жалкие козявки?

Что там, среди врагов — не среди, во главе их, — стоял человек, дороже и любимее которого у нас не было в жизни. И уже поэтому о ненависти к врагам и об уверенности в правоте нашего дела речи нет и быть не может.

Что нашей жизни никто не угрожал, кроме нас самих. Знаешь, что кричал на площади Глагирий? Что нет чудовища страшнее того, что живет в каждом из нас. Я чувствую, как это чудовище ворочается во мне, как оно растет и набирает силу… Оно, и никто иной, посягает на мою свободу и разум.

Но летописец этого не напишет.

Он придумает что-нибудь завлекательно-героическое, трогательно-возвышенное, и спустя десятки ритофо, вдохновленные этой чушью, окрыленные примером своих славных предков, другие полководцы во главе другой армии отправятся в бой с какими-нибудь несчастными, вся вина которых будет заключатся в их инакости.

Впрочем, не обращайте на меня внимания. То, что я думаю, не повлияет на то, как я буду воевать. — И Ад дон тронул своего коня, понукая его приблизиться к протаскиваемым мимо бираторам. Благородное животное заартачилось — оно отчего-то на дух не выносило не то сами немилосердным образом скрипящие и трещащие метательные орудия, не то быков, которые их волокли.

Подскакал Килиан. Лицо чумазое, покрыто толстым слоем пыли. Вообще за многотысячной армией пыль тянулась темно-желтым грязным плащом и еще долгое время не оседала наземь. Так что если обернуться, то ничего, кроме плотной ее завесы, не было видно.

— Быть беде, — молвил Каббад.

— Отчего? — изумилась У на.

— Знал бы, предупредил… — отвечал прорицатель,

/бог/ ,

нагоняя Аддона.

Его предчувствие несколько запоздало. Или появилось с идеальной точностью — это уж как посмотреть.

Где-то далеко, кажется на правом краю бескрайнего моря воинов, раздался истошный крик.

Руф Кайнен тоже обратил внимание на завесу пыли — такую плотную, что там, где она висела, невозможно было разглядеть даже пальцы собственной вытянутой руки. И не преминул воспользоваться преимуществом, которое предоставил ему враг. Небольшой отряд алкеталов, идеально сливающихся с окружающим пространством, ударил с правого фланга — оттуда, где равнина заканчивалась, и отряды Аддона были прижаты к лесу.

Правда, вопящие от ужаса люди, которых беспощадно уничтожал невидимый противник, понятия не имели, какова численность нападавших. Они даже не знали, от кого им отбиваться. Изредка из желтого марева выныривал силуэт будто вылепленной из пыли фигуры, но тут же и исчезал: алкеталы знали, что, оседая, пыль выдает их. Да и не могли они никак уничтожить полностью ни одну войсковую часть. Но Избранник и не ставил перед ними такой задачи. Он приказал только посеять панику, нанести хоть какой-нибудь урон и исчезнуть так же внезапно, как они и появились.

Вынырнув из леса, алкеталы натолкнулись на ряды колесниц. Лошади сразу их почуяли, стали Танцевать, волноваться, храпеть. Аухканы посчитали, что им изрядно повезло. Они обрушились на колесницы неистовым смерчем, и испуганные кони тут же понеслись. Но скакать им было некуда, ведь они шли стройными рядами и на довольно близком расстоянии. Давка, крики, вопли, треск ломающихся колес. Многие возничие просто не удержались на колесницах, попадали на землю и были затоптаны взбесившимися лошадьми.

Алкеталы же, нанеся этот стремительный удар, снова скрылись в лесу, где уничтожили два отряда посланных на их поиски — по два с половиной десятка раллоденов и дилорнов. Люди были совершенно беспомощны против них.

Если бы не крошечные Созидатели, масаари-нинцае могли бы противостоять людям вот в таких мелких сражениях, постепенно изводя их, как изводят жертву комары. И в конце концов, кто знает, возможно, победа досталась бы им значительно скорее? Возможно, измотанные бесплодной войной, люди пошли бы на мировую.

Но эта война задумывалась богами Рамора как титаническое сражение, как гибель одного из миров — мира людей либо мира аухканов. Бессмертные Рамора никогда не допустили бы перемирия между двумя расами.

Все это Руфу было очевидно, и потому он не мог поступить так, как подсказывал ему здравый смысл. Привязанный к Городу-на-Холме, вынужденый защищать Созидателей именно там, не имеющий возможности рассредоточить свои силы, он прилагал все усилия к тому, чтобы понизить боевой дух вражеских войск и заставить армию Аддона Кайнена собственными руками причинить себе ущерб.

В первом столкновении людей и аухканов он своей цели достиг.

Когда посланный на разведку смешанный отряд мечников и копейщиков не вернулся из леса, а усиленная топорниками и лучниками вторая группа обнаружила кровавые ошметки товарищей по оружию, буквально устилавшие крохотную полянку, люди ужаснулись.

Правда, была у этой монеты и обратная сторона.

Тем самым Руф еще более распалял в людях жажду мщения, уничтожения, истребления «чудовищ». Но он отчетливо понимал и помнил, что во время боя распаляются даже самые кроткие и миролюбивые. Потому что войско — это не скопление многих тысяч людей, а единое существо, которое ведет себя иначе, чем каждый из тысяч и тысяч отдельных воинов.

Второе нападение аухканов состоялось, когда армия царицы Аммаласуны бесконечной лентой заструилась по узкому проходу между двумя горами. Здесь она была наиболее уязвима, и Аддон заранее велел своим людям быть настороже. Впрочем, он знал, что понесет тут ощутимые потери. Сам он не упустил бы такой возможности и был уверен, что Руф использует ее гораздо лучше.

Двурукий действительно расставил своих астракорсов за каменными глыбами, велев засыпать стрелами лучников и копейщиков и, опять же, многострадальных коней, ибо именно ни в чем не повинные животные были слабее всего защищены от шипов его масаари-нинцае.