Фаберже и бронзовые подсвечники из какого-то русского дворца. Господи, как же я был счастлив, когда видел на её лице несомненную радость. Она очень любила дорогие подарки. А я любил их дарить…

Я часто сожалел о том, как мало времени было у нас с Настей. На счастье, в то лето стояла отличная погода, и за один день мы успевали посетить кучу разных мест. Чаще всего мы шли с ней под руку, словно муж и жена, и я с наслаждением следил за тем, как многие мужчины оборачивались нам вслед. Я торжествовал!

Мы гуляли с ней мимо Лувра, Триумфальной арки, королевского дворец Пале-Рояль с садами, площади Дофина, по Вандомской площади, сада Тюильри, церкви Сент-Шапель и Сент-Эсташ. Настю безумно тянуло туда, где процветала роскошь – тот самый «парижский шик» в гротескных и безумных его проявлениях. Особенно она любила гулять здесь вечерами. «Чрево Парижа» в свете электрических огней было просто неповторимо, как был неповторим блеск её темнеющих к вечеру, изумрудных глаз.

Ну и куда же без Эйфелевой башни и Елисейских полей (avenue des Champs-Elysees)… Однажды вечером, когда мы бродили по Елисейским полям, начался сильный дождь. И мы едва успели укрыться под карнизом одного из домов, недалеко от ресторана Ледуайен (Pavillon Ledoyen). Я помню, как из открытого окна банкетного зала несся джаз Пола Уайтмена, а мы с Настей хохотали от счастья, а после я прижимал к себе её мокрое от дождя лицо и целовал в прохладные губы, а мои ладони скользили по влажному шёлку её узкой спины. В эти минуты мы теряли счёт времени. Мы наслаждались летним Парижем, мы парили над ним, и не было в этом мире ничего более важного, чем наша любовь.

На все свидания Настя наряжалась так, что увидев её, у меня всякий раз захватывало дух от откровенного восхищения. Все эти милые шляпки-клош из французской соломки с фиалками на низких полях, все модные наряды из тончайшего шифона, газа и чёрт знает каких немыслимых шелков и прочих тканей. Фото моей мадонны можно было бы с легкостью ставить на любую обложку самого модного парижского журнала. Повторюсь – как часто мужчины оглядывались нам вслед. И как эти моменты будоражили во мне кровь. Я безумно ревновал эту женщину к каждому мужскому взгляду. И в то же время я очень гордился тем, что рядом со мною шествует настоящая королева. О, это был очень сильный афродизиак – любовь, страсть и ревность – в одном флаконе. Ей богу, я был твёрдо уверен в том, что во всем Париже нет женщины прекраснее её.

Я помню, как однажды мы были приглашены на встречу с каким-то малоизвестным, но по слухам талантливым художником-кубистом в ресторан «У Максима». Мы вышли с Настей возле площади Согласия (Place de la Concorde) и двинулись в сторону улицы Руаяль (Rue Royale). И там, прямо на площади, нас окружила компания весьма странных мелких французиков, торговцев открытками с видами Парижа. И один из них сунул нам с Настей целую стопку открыток с весьма фривольным, если не сказать более – похабным содержанием. Как только торговец «срамным товаром» понял, что наши с Настей взоры зацепились за эти фотографии, он достал из-под полы пачку совсем откровенной порнографии и продал нам её за несколько франков. Настя замедлила шаги и расширенными от изумления глазами рассматривала эти фотографии. А после она довольно красноречиво посмотрела на меня и сжала мою ладонь.

В тот день мы не попали на званый обед к «Максиму». Вместо обеда мы отправились в ближайший отель и пробыли там двое суток, прерываясь лишь на еду и шампанское.

На дворе стоял июнь. Теперь я стал всё реже ночевать дома. Я вёл себя откровенно по-хамски по отношению к своей супруге. Нет, я не ссорился с Александрой. Я чаще молчал, отвечая односложно на какие-то бытовые и короткие вопросы. Я всё ждал, когда Александра сама не выдержит и положит конец нашему браку. Я ждал, когда она закатит мне истерику и выгонит из дома. Но вместо этого она собрала вещи и, взяв с собою сыновей, молча, укатила на курорт в Ниццу, оставив мне короткую записку, что мальчикам после учебы нужен морской воздух, и что они отправляются на отдых в одну из гостиниц на Лазурном берегу. Она не написала о том, когда вернется назад. И, тем не менее, не смотря на муки совести, после отъезда семьи я почувствовал значительное облегчение. Теперь я был свободен в своих поступках, словно ветер.

Глава 8

За окном опустились глубокие сумерки, когда граф внезапно замолчал.

– Может, продолжим завтра, Георгий Павлович? – спросил Алекс.

– Да, пожалуй, уже слишком поздно, – граф отстраненно посмотрел на нас с Алексом и перевел взгляд на тёмное окно, где в уютной тишине парижской ночи монотонно стучали капли осеннего дождя.

– Мы, наверное, пойдем, – я решительно встал и потянул за собой Алекса. – Если вы не против, Георгий Павлович, то мы навестим вас завтра, ибо ваш рассказ прерван на самом интересном месте. И мы бы непременно желали его дослушать до конца.

– Да, конец уже близок, – произнес Гурьев весьма двусмысленную фразу и грустно улыбнулся.

Потом он решительно поднялся из кресла.

– Хорошо, я жду вас завтра в это же самое время. Если бы я попытался рассказать всю мою историю сегодня, то вам бы пришлось задержаться у меня до утра. А нам всем непременно нужно выспаться.

* * *

Когда мы с Алексом возвращались от графа на метро, мой белокурый друг повернулся ко мне и произнес:

– Ты знаешь, все эти дни я хожу, словно завороженный. Я настолько поглощен рассказом нашего милого графа, что вся моя предыдущая жизнь мне кажется какой-то мелкой, суетной и пустой.

– Со мною происходит тоже самое, – я кивнул и рассеянно посмотрел на полупустой вагон, наполненный несколькими клерками, возвращающимися с Монмартра в центр Парижа. – Я забросил все свои дела. Даже ma tante Амели уже неоднократно пеняла мне на то, что я пропадаю все эти дни. – Но веришь, я тоже ни о чём ином не могу думать. И не успокоюсь, пока не услышу окончания всей этой странной и мистической истории.

– Да, история и вправду слишком полна мистики. И я всякий раз терзаюсь сомнениями о том, насколько наш граф может считаться душевно здоровым человеком, – смущенно произнёс Алекс.

– Я и сам об этом часто думаю. Уж, не сумасшедший ли он.

– Творческие люди довольно часто не ладят с