А правда была в том, что Рыцарь уже нанес мне больше вреда, чем кто угодно за всю оставшуюся жизнь, и я знала, что он сделает это снова. Он будет отталкивать меня. Мучить, чтобы я его возненавидела. Убеждать в том, что он – чудовище, каким его считают все остальные. Но, даже зная, на что он способен и каким жутким могло бы быть наше будущее, я не могла удержаться от потока черных слез, бегущих у меня по щекам.

– Рыцарь, – прошептала я. – Развяжи меня. Ну, пожалуйста!

Он отпустил мои голые ребра и размотал нейлоновые ремни с моих запястий и щиколоток. Как только мои руки стали свободны, я развела их в стороны и сказала:

– Иди сюда.

Я никогда не видела такой разбитой души. Блестящие глаза и выражение боли на лице Рыцаря принадлежали совсем не Рыцарю. Это был Рональд – веснушчатый мальчик с мягкой, пушистой башкой, который любил зверей, хорошо рисовал и делал то, что надо. Я прижала его к своей впалой груди и стала утешать, как никогда не делала его мать.

Шшшш-шшшш-шшшшш….

Поглаживая широкую, жесткую спину Рыцаря одной рукой, другой я гладила Рональда по бархатной голове. Руки пуленепробиваемого мужика обхватили мое тело и прижимали меня к нему, а душа мальчика тихо покачивалась в моих объятиях. Из-за Рыцаря Рональд должен был исчезнуть. Он не хотел уходить. Он хотел остаться и позволить мне любить его.

И я тоже этого хотела.

Я притянула к себе его нахмуренное лицо и поцеловала его впервые за, казалось, многие годы. Его губы были такими родными. Его коричный запах казался раем. И я тут же перенеслась в своей голове на колючий коричневый диван в гостиной своего бывшего бойфренда, где мы с Рональдом вместе учили Рыцаря любви.

Может быть, целовал меня именно Рональд, но это Рыцарь сорвал с меня штаны, спустив их до щиколоток, и вошел в меня отчаянным рывком. За которым последовал другой. И еще один. Я не была готова. Все было слишком резко, слишком быстро. И он это знал. Словно Рыцарь снова отнимал контроль у Рональда. Может, Рональд и хотел трогательного прощания, но Рыцарь предпочитал спалить все, что у нас было, дотла.

Я обхватила руками его бедра и оттолкнула от себя, чтобы следующий рывок не был таким глубоким. А потом, подняв взгляд, заглянула в его мятущиеся глаза и сказала:

– Эй, Рональд.

Его тело застыло. Дыхание замерло. И мне ответил голос мальчика, чьи рисунки все эти годы висели рядом с моими:

– Эй, Брук.

Улыбнувшись, я сказала:

– Знаешь что?

Рыцарь непонимающе нахмурил брови, но Рональд знал, в какую игру я играю.

– Что? – спросил он.

– Я люблю тебя.

Улыбнувшись в ответ, Рональд ответил:

– И я тебя люблю, Панк.

Я приподнялась и поцеловала его, отклоняя все ниже назад, пока не смогла сесть на него верхом. Мои джинсы так и болтались где-то над ботинками. В такой позиции ни Рыцарь, ни Рональд не имели никакого контроля. Контроль был у меня. И я хотела любить их обоих. В последний раз.

Мы кончили вместе – все трое, – и на какой-то щедрый момент время застыло. Мы замерли – единые во всех смыслах, прижавшись лбами, синхронизировав сердца – и только дышали, пока тишину не разорвал звонок моего телефона откуда-то снаружи.

– Это, наверное, мама меня ищет, – прошептала я. Неизбежность нашего расставания начала проникать между нами.

– Что ты ей скажешь?

– Скажу, что просто встретила друга, – сказала я.

– Ты ни хрена мне не друг, Панк. Ты мое все. Ты всегда будешь мое все. Я только надеюсь, ты сможешь найти себе кого-нибудь лучше меня.

Я больше не увидела Рыцаря до его отъезда. На следующий день я пришла в школу в первый раз за неделю, надеясь встретить его, но его не было. И Энджел не было, и я задумалась, все ли с ней в порядке.

Джульет с Ромео были дома. Я позвонила Джульет после того, как Рыцарь отвез меня домой, и предложила справиться о Тони в городской тюрьме. Именно там она его и обнаружила – целым и невредимым.

Джульет узнала, что Тони арестовали за продажу крэка, но полиции удалось связать его с целым рядом других поставок наркотиков – в том числе Августу Эмбри, и они сочли это доказательством его участия в гибели несовершеннолетнего. Тони задержали без права освобождения под залог, и ему грозил серьезный срок заключения. А Джульет он не звонил, потому что выронил телефон в машине, когда его арестовывали, а на память этот тупица не помнил ни единого номера. И в этом весь Тони.

В среду были выпускные экзамены. Я пропустила всю неделю подготовки к ним и была не в том состоянии души, чтобы выучить все за оставшуюся ночь, так что я использовала ксерокс на работе и ужала все свои записи до размера колоды карт. На время экзамена я прикрепила их себе на бедра, и когда чего-то не знала, то просто раздвигала ноги и смотрела вниз. Сработало просто чудесно. Мой средний балл выше четырех был в безопасности.

Четверг был последним школьным днем. Я пошла только для того, чтобы забрать свой аттестат и карточку посещений. И то и другое было нужно для получения водительских прав, а до моего шестнадцатого дня рождения оставалось меньше двух недель.

А еще я пошла потому, что в этот день была выпускная церемония.

Я сидела в одиночестве на трибуне школьного стадиона, жарясь под лучами позднемайского солнца и потирая почти совсем выцветшую татуировку. Интересно, думала я, где сейчас Ланс? Я по нему соскучилась. Укол этой ненужной, невостребованной любви сейчас казался забавным развлечением на фоне боли от конца любви настоящей.

Все мои друзья уехали, умерли или сидели дома с младенцем. Но насчет Ланса оставался большой вопрос. Был ли он в Лас-Вегасе? Ходил ли с Колтоном в школу? Хватит ли мне денег на автобус, чтобы приехать к ним?

Я ничего не слышала ни от кого из них с самого их отъезда. Они даже не приехали на поминки к Августу – как, впрочем, и все остальные. Впрочем, поминки были очень скромные. Там было штук десять пластиковых стульев, расставленных в разросшейся траве вокруг трейлера его мамы, на них сидели несколько дядек и теток, которые пили колу из банок и спорили о какой-то ерунде.

Август был прав.

Всем было плевать.

Я смотрела на море выпускников вдалеке, ища там одного конкретного, но, даже не глядя, я знала, что его там нет. Я это чувствовала. Вернее, не чувствовала. В воздухе не было трепета. И запаха корицы. Только оглушающая, тяжкая, влажная летняя жара.

Мне нужно было в тень, выкурить сигарету и как следует выплакаться. Я проскользнула по парковке в лес и не останавливалась, пока не почувствовала под ногами знакомый шорох гравия. Я вытащила из сумки пачку «Кэмел» и закурила, затягиваясь глубже обычного. Когда я выдохнула и подняла глаза, то, что я увидела, заставило меня выронить сигарету. Ее горящий кончик, падая, обжег мне ногу.