В комнату ворвалась медсестра, которую я раньше не видела. На ней был голубой халат, а на лице – мрачная гримаса. Она казалась старше мамы – ее короткие волосы были седыми, – и она разговаривала с ней, как будто мы были в кабинете директора школы, а не в больничной палате. Ни вежливых слов. Ничего такого.

– Ваша дочь, миссис Брэдли, страдает от осложнений анорексического невроза. Она весит сорок один килограмм, что примерно на пятнадцать килограммов меньше нормы при ее росте. В результате ее давление и температура опасно понижены. Мы крайне рекомендуем вам назначить встречу с нашим диетологом и психиатром, прежде чем вы покинете госпиталь. Брук крайне недокормлена и обезвожена, и ее не выпишут до тех пор, пока уровень жидкости в ее теле не приведет к мочеиспусканию.

Что эта тетка о себе воображает? Она меня впервые видит. Она не имеет права вот так прийти и говорить моей маме все эти гадости. Я уставилась на Сестру Стервозу, но она вела себя так, словно меня тут вообще не было. Она была слишком занята тем, что смотрела на маму, как на пыль под ногами, и мне это страшно не нравилось.

– Нет у меня никакой анорексии, – заявила я, глядя на Сестру С. – Я ем. Я каждый день ем.

Ну, может, и не каждый, но…

Сестра Стервоза обратила на меня свой осуждающий взор.

– Мисс Брэдли, – прошипела она, и звук «с-с-с» как будто подчеркивал, что я все еще ребенок. – Анорексия – это когда кто-то сознательно поддерживает состояние недостаточного веса. Если у вас нет смертельного заболевания или глиста солитера, которых у вас нет, единственным способом сохранить вес настолько ниже нормы является умышленное недополучение калорий. – И она уставилась на меня, ожидая, посмею ли я возразить.

– Анорексия? – Мама выговорила это слово и, судя по выражению ее лица, оно ей не понравилось.

– Миссис Брэдли, вы должны убрать из дома все весы и заставить Брук вести дневник питания. Ее диетолог будет его проверять. Пожалуйста, сообщите на сестринский пост, когда Брук сможет помочиться, и озаботьтесь назначением визитов перед уходом.

Сестра Стервоза ушла, и в комнате внезапно стало очень тихо.

Мне не нужна была никакая «помощь». Я совершенно не хотела идти ни к каким их «специалистам». Я наконец-то избавилась от своего брюха, и не собиралась отращивать его обратно. И они меня не заставят! Раньше у меня было тело, как у какого-то инопланетянина – сплошной живот и отсутствие сисек. И я не хочу его обратно.

Мне надо было быстро сменить тему, прежде чем мама начнет обсуждать со мной все это. Хотя тишина в комнате говорила, что она тоже не особо хочет это обсуждать.

– Так вот, как я тебе говорила, – сказала я. – Джульет тоже здесь. Я ушла с работы, потому что Джульет родила ребенка. Мальчика. Она разрешила мне назвать его Ромео. А второе имя у него Джуд, как в песне Битлов…

Я болтала все, что угодно, только чтобы не замечать повисшего в комнате слона.

– Мам, я все это видела. Это было ужасно. Мне пришлось держать ее за ногу, когда она тужилась, и там было столько крови. И этот мешок – ну, то, в чем был ребенок, похож на вытекшие мозги, и размером как еще один ребенок. Это было отвратительно. У меня никогда не будет детей!

Мама радостно повелась на мою нескрываемую тактику избегания неприятной темы и даже смеялась над моими описаниями. Это была одна из бесконечных вещей, которые я так в ней любила, – если надо было выбрать между смеяться или плакать, мама выбирала смех в девяноста девяти случаях из ста.

– Если бы я в твоем возрасте увидела что-то подобное, я бы, наверное, сейчас тут не сидела, – сказала она с понимающей улыбкой. – Нет лучшего способа предохранения, чем увидеть, что бывает, если не пользоваться им.

Мама легла ко мне в кровать – что, наверное, было против всех правил, – обняла меня и прижала мою голову к своему плечу. Я даже не знала, что мне так ее не хватало.

Через пару минут она спросила меня, что там с Джульет. Я сказала, что с ней уже все в порядке, но что она очень расстроена из-за того, что ее бойфренд не пришел в больницу. Чего я не сказала, так это того, что его тело с долей вероятности лежит в багажнике его машины на автокладбище в центре Атланты.

Мама, вздохнув, покачала головой:

– Некоторые мужики просто козлы, детка. Когда твоя бабушка рожала, ей пришлось самой ехать в больницу на такси и рожать папу, потому что дедушка был пьян в стельку и не мог шевельнуться.

Я уже слышала эту историю, от папы. Я подумала про его бедную маму, которой пришлось рожать своего первенца в одиночестве, без семьи рядом, не зная, чего ожидать. Мне было ее страшно жалко. С Джульет хотя бы были ее мама и я. Я не была отцом ребенка, но я, возможно, сделала для нее больше, чем смог бы чертов Тони.

Мама сжала мне руку и сказала:

– У папы, может, и есть свои недостатки, но, когда я рожала, он был со мной все время. Я держала его за руку, когда тужилась, и он даже сам перерезал пуповину, когда ты пришла в этот мир. А знаешь, что он сделал, когда увидел тебя?

– Заплакал, да?

Мама рассмеялась:

– Твой папа плакал, как ребенок, и сквозь слезы пел тебе песню Джимми Хендрикса. Это было самое трогательное, что я видела в жизни. Он даже мне не давал тебя подержать.

Слезы потекли у меня из глаз на мамину сине-белую майку. Перед глазами всплыло лицо Августа. Он всегда чем-то напоминал мне моего папу. Добрый, чувствительный и очень, очень печальный. Август точно пришел бы со мной в больницу, и не важно, его бы это был ребенок или нет.

– Это так несправедливо.

Я даже не осознавала, что произнесла это вслух, пока мама не провела пальцем по моему затылку и не переспросила:

– Что несправедливо, детка?

Я поглядела на нее:

– Август убил себя прошлой ночью.

Мама стиснула меня крепче:

– Господи. Какой ужас, детка. Он был такой хороший мальчик.

– Он был ужасно хороший! Это несправедливо!

Я расплакалась. Мама утешала меня, гладила по голове, а когда все это не помогло, она запела.

Моя мама была простой женщиной. Она любила своего мужа, каким бы невротичным, беспокойным и обсессивным он ни был. Она любила своего ребенка, не важно, как она одевалась, с кем трахалась, сколько ругалась и в какие неприятности попадала. Она любила свои растения, своих животных, свою траву и свое вино. Она любила «Битлз». И, когда она молилась, она молилась женщине, а не мужчине.

Но какой бы доброй и понимающей ни была моя мама, она была самым сильным человеком из всех, кого я знала. Она была такой сильной, что смогла с улыбкой обнять своего тощего, разбитого на куски ребенка, спеть ему песню о том, как можно взять что-то и сделать лучше и собрать его обратно.

Когда мама пошла подписывать бумаги на выписку, я быстро позвонила своей сотруднице Лизе, чтобы сказать ей, что я в больнице. Она, естественно, велела мне не волноваться о машине. Она со своим приятелем приедет позже и заберет ее. Я облегченно выдохнула. Мама была классной, но я бы не хотела объяснять ей, как в моем распоряжении оказалась чужая машина, когда у меня и прав-то еще не было.