Отец сказал:

— Если собираешься остаться, я велю горничной тебе постелить.

— Если ты не против, — ответил Уир, — я проведу здесь одну-две ночи.

— Конечно, не против.

Прихватив ранец, Уир поднялся наверх и направился в ванную комнату. Вода взревела в трубах, застряла, столкнувшись с воздушной пробкой, булькая, пробила ее, отчего вся комната дрогнула, и шумно ударила из широкого крана. Он сбросил одежду, опустился в воду. И все ждал, что вот-вот почувствует себя дома. После ванны он прошел в свою комнату, тщательно выбрал костюм — фланелевые брюки и клетчатую рубашку, — продолжая ожидать, когда его окатит волной привычное чувство нормальности происходящего, когда он снова станет самим собой, прежним, а испытания последних двух лет выстроятся, уменьшаясь в размерах, в некую отчетливую перспективу. Он заметил, что одежда стала ему великовата. Брюки сползали и держались только на тазовых костях. Он отыскал в гардеробе подтяжки, нацепил их. Нет, ничего не произошло. Комод полированного красного дерева выглядел чужим; трудно было даже вообразить, что он видел его раньше. Уир подошел к окну, окинул взглядом знакомую картину: огромный кедр в конце парка, угол соседнего особняка с террасой и узкой водопроводной трубой. И вспомнил часы детской послеполуденной скуки, когда он вглядывался в этот вид, однако это привычное воспоминание не принесло с собой ощущения общности с отчим домом.

Спустившись вниз, он увидел вернувшуюся мать.

Она поцеловала его в щеку и сказала:

— Ты похудел, Майкл. Чем тебя кормят там, во Франции?

— Чесноком, — ответил он.

— Ну тогда удивляться нечему! — усмехнулась она. — Мы получали твои письма. Очень милые. Утешительные. Когда пришло последнее?

— Недели две назад. Ты написал, что твою часть перебросили, — отец Уира стоял у камина, заново набивая трубку.

— Да, верно, — сказал Уир. — Из Бокура. И скоро опять перебросят, поближе к Ипру. Куда-то под Месен, мы стояли там в самом начале. Вообще-то мне не следует рассказывать вам такие подробности.

— Как жалко, что мы не знали о твоем приезде, — сказала мать. — Чай мы сегодня пили рано, чтобы я успела попасть на репетицию хора. Если ты голоден, есть немного холодной свинины и язык.

— Не откажусь.

— Ладно. Сейчас попрошу горничную накрыть для тебя в столовой.

— А вот к помидорам моим ты, боюсь, опоздал, — сказал отец. — Урожай у нас в этом году был чемпионский.

— И попрошу девушку поискать для тебя латук.

Уир поел, одиноко сидя в столовой. Горничная поставила на стол стакан воды, положила салфетку. Ломоть хлеба, масло на отдельной тарелочке. Ел Уир быстро, звуки, которые он издавал, жуя, словно усиливались отсутствием застольного разговора.

Потом он играл с родителями в карты — в гостиной, до десяти вечера, когда мать сказала, что ей пора ложиться.

— Так приятно видеть тебя целым и невредимым, Майкл, — сказала она, запахивая свой кардиган и направляясь к двери. — Вы только не просидите здесь всю ночь за разговорами.

Уир и его отец сели лицом друг к другу у камина.

— Как идут дела в конторе?

— Прилично. Бизнес изменился не так сильно, как можно было ожидать.

Наступило молчание. Уир не мог придумать, что бы еще сказать.

— Хочешь, мы пригласим кого-нибудь в гости? — спросил отец. — Если, конечно, ты останешься до уикенда.

— Ладно. Да.

— Думаю, небольшая компания придется тебе по душе после всего, что… после… ну, ты понимаешь.

— После Франции?

— Точно. Все-таки смена обстановки.

— Там было ужасно, — сказал Уир. — Я тебе еще расскажу, это…

— Мы читали в газетах. Всем нам хочется, чтобы дело пошло быстрее и поскорее закончилось.

— Нет, было намного хуже. Ты и представить себе не можешь.

— Хуже чего? Того, что об этом писали? Больше убитых и раненых, так, что ли?

— Нет, я не про то. Я про… Не знаю.

— Относись к этому легче. Не расстраивайся. Ты же знаешь, каждый вносит свой вклад. Мы все хотим, чтобы война закончилась, но пока она продолжается, каждому следует заниматься своим делом.

— Нет, не то, — сказал Уир. — Там… Послушай, у тебя не найдется чего-нибудь выпить?

— Выпить? Чего?

— Ну… Скажем, пива, стакан.

— Пива в доме нет. По-моему, в буфете стоит херес, но ты ведь не станешь пить херес в такой поздний час?

— Нет. Пожалуй, не стану.

Отец Уира встал.

— Тебе нужно как следует выспаться. Это самое лучшее. Завтра попрошу горничную разжиться пивом. В конце концов, мы должны укрепить твое здоровье.

Он протянул руку, похлопал сына по левой руке, сзади.

— Ладно, спокойной ночи, — сказал он. — Двери я сам запру.

— Спокойной ночи, — отозвался Уир.

Когда сверху перестали доноситься шаги отца, он подошел к угловому буфету и достал из него полную на две трети бутылку хереса. Вышел с ней в парк, сел на скамейку, закурил сигарету и дрожащей рукой поднес бутылку ко рту.

— Поворожите мне, — попросил Уир. — Предскажите будущее.

Стивен улыбнулся и сказал Эллису, наблюдавшему за ними с лежанки:

— Вот же черт безнадежный, а? Хочет услышать от меня, что не погибнет.

— Ну давайте, — настаивал Уир. — И не притворяйтесь, будто вы ни во что не верите. Сами же пристрастили меня к гаданию.

Стивен встал, подошел к перекрывавшей вход в землянку противогазовой занавеске и крикнул:

— Райли! Добудьте мне крысу.

Пока они ждали, Стивен снял с деревянной полки у входа колоду карт, несколько свечных огарков, жестянку с песком. Затем разложил по столу пять карт лицом вниз и соединил их линиями из песка, получив пентаграмму. Зажег свечи, расставил их по пяти равноотстоящим точкам. Занимаясь этим, он чувствовал, как взгляд Эллиса сверлит ему спину.

— Я придумал это шаманство, чтобы было чем время коротать. Уиру оно понравилось. Внушает ему чувство, что о нем заботятся какие-то высшие силы. Что же, и злое провидение лучше равнодушного.

Эллис промолчал. Отношения Рейсфорда и Уира оставались для него загадкой. Офицер из туннеля, похоже, постоянно пребывал в состоянии, близком к полному упадку духа, между тем как его, Эллиса, старший офицер, Рейсфорд, сохранял такое спокойствие, что позволял себе быть с Уиром жестоким и порой говорил ему вещи совершенно чудовищные, однако Уир не протестовал. Уир приходил в землянку дрожащим, в надежде на виски и утешение, а в холодности Рейсфорда явно обретал опору. И все же в поздние ночные часы у Эллиса иногда возникало впечатление, что в крепкой дружбе этих двоих есть и еще какая-то сторона. Он видел запавшие глаза Рейсфорда, черные в свете свечей, не отрываясь глядевшие на взвинченного Уира, прикованные к нему так, точно их обладатель искал в душе Уира что-то такое, чего сам был лишен. Почти походило на то, думал Эллис, что Уир и вправду ему небезразличен.