Зазвонил телефон. Следователь взял трубку.

— Да... дальше? — отвечал кому-то Арачемия. — А я при чем!.. Разве я врач или прокурор, чтоб присутствовать на расстреле?! Некогда. Веселитесь без меня! — Он повесил телефонную трубку и опять с довольным лицом обернулся к Учана.

Титико вздрогнул, как в лихорадке, потом как-то странно начала гореть его спина, лоб покрылся каплями холодного пота.

— Ты мне вот что скажи, — словно очнувшись от дум и уставясь на чернильницу, спросил Арачемия, — ты в самом Очамчире живешь или где-нибудь в деревне?

На предыдущем допросе Учана отвечал на этот вопрос. Но сейчас следователь почему-то снова задал его.

— В Очамчире, батоно, — ответил он покорно.

— Тебя ждет старуха мать, не так ли?

— Да, мать, — Титико тяжело вздохнул, сердце его сжалось от тревоги.

— Разве хороший сын приносит огорчения матери, разве мучает ее, загоняет преждевременно в могилу?..

— Что, неужели умерла моя мать? — Титико вскочил со стула, со страхом глядя на Арачемия.

— Нет, пока еще она не умерла... — Следователь положил сигару на пепельницу. — Но бедная женщина просто извелась от горя, которое ты ей причинил. Жалость к ней заставила меня еще раз поговорить с тобой, хотя человек, который общается с большевиками, не стоит этого.

— Она знает, что я здесь? — с трудом выдавил побледневший как полотно парень.

— Не то что знает, дни и ночи проводит у порога этого здания. На каменных лестницах валяется, головой о ступени бьется, причитает: зачем, мол, ей жить, когда Титико томится в подвале этого дома.

— Нет, я не упрямлюсь, уважаемый! Ничего не скрою, клянусь матерью, все расскажу, все, что видел, что слышал, только...

— А почему ты скрыл от меня, что у тебя есть невеста? Ты ведь собирался в самое ближайшее время жениться! — Арачемия захлопнул папку, положил ее на место и спокойно продолжал: — Пока мать не умерла от горя, пока твоя невеста не заболела чахоткой, расскажи мне всю правду, и я тебя отпущу.

— Все расскажу, все, — задыхался Титико. Теперь его мучили мысли о матери, воспоминания о невесте. Кто знает, может быть, она и знать не захочет арестанта? Может быть, возненавидит? А он не может жить без своей Татучи! Ему было тринадцать лет, когда вернувшийся из плавания отец объявил: мы, мол, с моим другом Тедо Ткебучава дали друг другу слово, что наших детей, моего Титико и его Татучи, поженим.

Вначале мать приняла эти слова в шутку. Но отец поклялся, что от слов своих не отступит. Вскоре парня и девушку познакомили, и они в самом деле полюбили друг друга. Решили: когда Татучи исполнится восемнадцать лег, а Титико — двадцать, они поженятся. Так бы и произошло, если б не несчастный случай. Отцы их погибли в море во время шторма у Анапы, и Титико пришлось пойти на промысел. Он надеялся заработать побольше денег и жениться. И вот теперь новое несчастье... Арест... Видно, отказался от Учаны милосердный бог.

— Мать есть мать, понятно. Но горе этой милой, тихой девушки меня просто потрясло! Несчастная девушка. — Следователь встал, постоял перед заключенным, зажег спичку: — Вот пусть я так сгорю, если мне не жалко тебя, парень. Но я ничем не смогу помочь, если ты сам себе не поможешь... — Он зажег сигару, сделал вид, что читает какой-то документ, а сам незаметно поглядывал на заключенного.

Титико, волнуясь и запинаясь, спросил:

— С Татучи что-нибудь случилось? Скажите, ради бога, а потом, потом поговорим о деле. — И он с трудом встал.

Арачемия слегка прикрыл глаза.

— Успокойся, ничего особенного. Сейчас она чувствует себя лучше. Не бойся! — Он закрыл папку, зевнул.

Титико с трудом перевел дыхание.

— Она болела? А где она сейчас? Приехала вместе с матерью?

— Приехать она не могла. Но теперь все хорошо. Подоспели вовремя и спасли.

Титико без сил опустился на стул.

— Что с тобой, будь мужчиной! — Арачемия понял, что подготовка окончена, можно смело переходить к главному — все пойдет, как по маслу. — Конечно, ты виноват, увяз в болоте, но что случилось, то прошло. — Он поднялся, выпрямился, расправил плечи. — Мы тоже люди. Мы тебе поможем и, если будешь вести себя хорошо, не накажем, освободим...

В комнате никого, кроме Титико, не было, но профессиональная привычка все же взяла верх, Арачемия оглянулся и негромко продолжал:

— Станешь нашим человеком, будешь выполнять наши задания — не пожалеешь, ни в чем не будешь нуждаться...

Титико вздрогнул. «Нашим человеком». Он хорошо понял, что означали эти слова. Его товарищи называли таких людей шпиками. Их презирали, их ненавидели.

Арачемия понимал, конечно, как испугали Титико слова «будешь нашим человеком». «Если идущий по незнакомой тропинке спотыкается, тут нет ничего удивительного! Поможешь, подтолкнешь — и тот пойдет дальше», — мелькнуло у него в голове. Он заговорил громче, увереннее:

— Мать обрадуется. Татучи будет на седьмом небе. Свадьбу справишь. Не остынет очаг отца, честного труженика... — Он остановился на миг, услышав едва уловимое всхлипывание заключенного. «Ничего, это в первый момент, а потом привыкнет. Сейчас нужно убедить его, что он будет делать благородное дело». Будто не слыша рыданий Титико, он продолжал:

— Если даже все другое оставить в стороне, твой долг, в конце концов, обязывает тебя помочь, чем можешь, родине, которая только-только начинает самостоятельно жить. Красные! Большевики! Кто они такие, если не враги твоего народа и твоей страны? Вооруженные до зубов, угрожая, стоят у наших ворот и хотят завоевать нашу землю! А ты... — Он стал прямо над Титико. Титико больше не плакал, а, закрыв лицо руками, внимательно слушал следователя.

Может быть, все это действительно так? Может быть, в самом деле наша страна в опасности? Может быть, большевики и вправду хотят завоевать Грузию?.. Страну, которая с таким трудом добилась свободы? Но если это так, почему же тогда Гергеда так хвалил красных? Говорил, что они защитники рабочих и крестьян?

Может быть, ошибается Антон? Может быть, обманывается Дата?

А почему тогда русские стремятся в Грузию? Почему волнует каких-то чужестранцев судьба грузинских рабочих и крестьян? И что же я должен делать, как я могу помочь своей стране? — напряженно думал Титико.

— Упрямишься, не хочешь говорить правду! А ведь дело касается защиты родины, — приподнялся Арачемия,