— Что ты, парень! О чем говоришь, какой расстрел?

Только сейчас Дата заметил необычные, какие-то отрешенные глаза Шовката и мрачные, подавленные лица Дзокия и Бекве.

— Эх... — Шовкат отвернулся от Дата, оперся о стену у дверей.

Дата в смятении переводил взгляд с Бекве на лаза, не решаясь ничего сказать. Потом не выдержал:

— Да не корова же ты, чтоб безропотно идти на заклание! В такое время корова, и та мычит, как я знаю, — гневно закричал он и остановил взгляд на Бекве.

Хелмарди сидел на нарах, как провинившийся.

— Мычание не мужское дело, брат мой! — Лаз поднял голову и благодарными глазами посмотрел на Букия.

— Что ж, по-твоему, так вот подставить шею палачу — мужское?

— Ничего не поделаешь!

— Может быть, и поделаешь... Подумаем вместе! — Он снова взглянул на Бекве и, увидев, что он сидит все так же неподвижно, резко сказал:

— Ты почему не подаешь голоса? Может быть, тебе безразлично, что погибнет человек? Или ты снова отказываешься от нас?

Бекве быстро поднял голову, посмотрел в глаза шкиперу:

— Что ты, шкипер, как можешь говорить такое! Мне отступать некуда, — сказал он обиженно и встал.

В самом деле, для Бекве пути к отступлению не было. Он порвал со своими приятелями-ворами и будто заново на свет родился.

После того памятного случая, когда его, прибитого, выволокли из этой камеры, два месяца о нем никто ничего не слышал. И вот однажды вечером отворилась дверь камеры и Бекве перешагнул порог с таким довольным, веселым лицом, будто вернулся в любимую семью. В камере в то время было много народу. Хелмарди остановился недалеко от дверей и стал осматривать заключенных. Наконец остановил взгляд на Дата и, убедившись, что это действительно тот человек, который месяца два тому назад укротил его сумасбродный нрав, с раскрытыми объятиями пошел к нему навстречу и обнял, как побратима. Тогда Дата ни о чем у него не спросил. Бекве пришел к нему с открытой душой, и Дата так же встретил его. Там поглядим, — подумал он. Дата и потом не хотел спрашивать у Хелмарди, какой ветер пригнал к берегу утопающего, но тот сам не выдержал и на второй день рассказал подробно о себе и о том, что произошло за эти два месяца.

— Мой отец держал в Ростове винный погреб, — начал Бекве. — Мы с мамой каждую зиму проводили в этом городе. Летом возвращались домой, к дедушке, и помогали старику по хозяйству. Мать с весны до осени работала на винограднике или в поле, ухаживала за скотом, запасала на зиму продукты.

Наша деревня лежала в двадцати километрах от города. Очень красивое место — горы, река. Земля плодородная и живительный воздух.

Пока дедушка был жив, мы были тесно связаны с родней. Зиму проводили в Ростове, а с начала весны возвращались на родину.

Но старик умер. Отец продал дедушкин дом, и мы переселились в Ростов. Я начал там учиться, и учился хорошо: до пятого класса был первым учеником.

Бедная моя мама следила за каждым моим шагом. Провожала из дома в школу. После уроков ждала меня у школьных ворот. Боялась, чтобы я не связался с уличными озорниками. — Сынок, главное в жизни — это быть честным и уважать людей, — повторяла она мне часто. По утрам совала мне в один карман денег для завтрака, в другой — для нищего. Увидишь нищего, отдай, — говорила она мне. Я любил свой дом, родных, школу. Будущее представлялось мне безоблачным, счастливым.

— Хорошее у тебя было детство.

— А ты думал, что я таким уродился? — сказал Бекве с горечью и продолжал рассказ:

— Однажды вечером, когда мы ужинали, в комнату вбежал отцовский приказчик с окровавленным лбом и упал вниз головой посреди комнаты.

Оказывается, какие-то люди ограбили лавку и убили отца. Приказчик чудом остался жив.

После этого и мать жила не долго. Я остался совсем один среди чужих людей. Хозяйство повел приказчик отца, и он же стал моим опекуном.

В первое время все шло так, будто бедные родители всё еще были рядом со мной. Но когда опекун растратил все отцовские сбережения и вынес из дома даже последний комод, а после этого скрылся, я ушел на улицу и забыл дом. Скоро у меня появились новые приятели.

Я продал булочнику за полцены наш маленький четырехкомнатный домик, а деньги прокутил с новыми друзьями.

— Дурак! — в сердцах сказал Дата.

— Что я тогда понимал! Оставшись без денег, я стал не нужен своим товарищам, только двое из них не покинули меня. Первое время они кормили меня, поили, выделили маленький угол у хозяйки. Потом сказали: хватит жить нахлебником, пора и самому «становиться на ноги», — и решили испытать меня в одном маленьком деле.

Один из моих друзей выследил какого-то нотариуса. Старый чиновник носил карманные золотые часы, украшенные бриллиантами. Решено было украсть у него эти часы. Мы ходили за ним по пятам, он в трамвай — и мы в трамвай, он на базар — и мы туда же. Но ничего не выходило: осторожный старик прятал дорогую вещь во внутреннем кармане пиджака.

Стояли жаркие летние дни. Единственная дочь старика уехала на дачу. Дома оставались нотариус и его пожилая жена.

Однажды утром нотариус вошел в трамвай, и мы, как обычно, поднялись за ним. Один из нас спросил его, который час. Старик взялся за карман и с досадой произнес: «Ах, черт, часы и очки забыл дома».

Огорченный, он хотел было вернуться домой, но потом передумал и продолжил свой путь. Мы незаметно для него проводили его до конторы.

Наш главарь, очень ловкий и смелый, заявил: часы сегодня же будут в наших руках, и помчался на рынок. Чего только он не накупил: цыплят, говядины, картофеля, фруктов. Сложил все в большую корзину и сказал мне: «Отнесешь это к нотариусу домой, передашь хозяйке и скажешь, что прислал муж. Скажи, что у него ревизоры и он приведет их домой обедать. Сделай вид, что спешишь, — учил меня главарь, — говори, что многое еще нужно принести, забежать за поваром. Потом соберись уходить, но сразу вернись и между прочим, будто только что вспомнил, скажи: «Очки и часы оставил он дома и просил меня занести их ему». Если поведешь себя естественно, она их обязательно