– У вас была причина предполагать у нее нечто серьезное?

Последовала более долгая пауза. Доктор Филд-Иннис посмотрел на Прунеллу. Она сидела между Гидеоном и Верити, которая весьма неуместно подумала, что блондинкам, особенно таким хорошеньким, как Прунелла, скорбь очень к лицу.

– На этот вопрос, – сказал наконец доктор Филд-Иннис, – нелегко ответить. Думаю, были некоторые симптомы – очень, впрочем, слабые, – в которых следовало разобраться.

– Какие именно?

– Микроскопическая дрожь в руках. Разумеется, она не бросалась в глаза. И еще – это трудно описать словами – некое особое выражение лица. Должен подчеркнуть, что все эти симптомы были очень слабыми и, вероятно, случайными, но что-то подобное я встречал раньше и считал, что не следует оставлять это без внимания.

– О чем могут свидетельствовать подобные симптомы, доктор Филд-Иннис? Об ударе? – рискнул предположить коронер.

– Не обязательно.

– О чем-то другом?

– Со множеством оговорок можно сказать, что вероятно – только лишь вероятно – о болезни Паркинсона.

Прунелла издала странный звук – то ли вскрик, то ли вздох. Гидеон взял ее за руку.

– И пациентка последовала вашей рекомендации? – спросил коронер.

– Нет. Обещала подумать. Но больше ко мне не приходила.

– Она знала, что вы подозревали…

– Нет, конечно! – громко воскликнул доктор Филд-Иннис. – Я ничем не дал ей понять. Это было бы в высшей степени непрофессионально.

– Вы обсуждали это с доктором Шраммом?

– Да, это упоминалось в нашем разговоре.

– Доктор Шрамм тоже заметил эти симптомы? – Коронер вежливо повернулся в сторону Бейзила Шрамма. – Позвольте спросить вас самого?

Бейзил встал.

– Я заметил тремор, – ответил он, – но, исходя из истории ее болезни и того, что она сама мне рассказала, отнес его на счет общего нервозного состояния.

– Конечно, – сказал коронер. – Итак, джентльмены, следует признать, не так ли, что страх перед наступлением этой ужасной болезни не мог быть мотивом для самоубийства? Мы можем это исключить?

– Безусловно, – ответили оба врача хором и одновременно сели.

«Как Траляля и Труляля»[83], – подумала Верити.

Теперь вызвали медсестру, сестру Джексон, пышную миловидную даму со здоровым цветом лица и, как показалось Верити, не лишенную сексуальности, смиряемой подобающе обстоятельствам. Она подтвердила показания докторов и сказала, весьма заносчиво, что, будь «Ренклод» больницей, разумеется, и вопроса бы не стояло о том, чтобы у миссис Фостер имелся частный доступ к каким бы то ни было медикаментам.

После нее вызвали Прунеллу. Снаружи стоял ясный день, и косой солнечный луч проникал в помещение через окно. Словно по знаку какого-то изобретательного режиссера, он упал на светлые золотистые волосы девушки, нимбом рассеявшись вокруг них и превратив ее в святую.

– Как она прелестна, – довольно громко сказал Гидеон. Верити подумала, что точно так же он мог оценить одно из отцовских сокровищ. – И как это услужливо со стороны солнца, – добавил он, дружелюбно улыбнувшись ей.

«Этому молодому человеку, – решила Верити, – немного не хватает воспитания».

Между тем коронер сосредоточил все внимание на Прунелле. Он расспрашивал ее об их визите в «Ренклод». Было ли что-нибудь необычное в поведении ее матери? Он выразил сожаление по поводу того, что вынужден тревожить ее в такой момент, но попросил говорить чуть громче, поскольку якобы в помещении была плохая акустика. Верити услышала, как Гидеон фыркнул.

Прунелла сглотнула и предприняла решительную попытку говорить так, чтобы ее было слышно.

– Не то чтобы это было необычно, – сказала она. – Моя мать вообще была склонна волноваться из-за пустяков, ну… вы понимаете. Как сказал доктор Шрамм, ей была свойственна некоторая тревожность.

– По какому-то конкретному поводу, мисс Фостер?

– Ну… вообще-то она тревожилась из-за меня.

– Прошу прощения?

– Из-за меня! – выкрикнула Прунелла и, вздрогнув от звука собственного голоса, добавила: – Простите.

– Из-за вас?

– Да. Я недавно обручилась, и она разволновалась по этому поводу. Немного. Но все было в пределах обычного. Как всегда.

– И вы не заметили ничего странного?

– Нет. То есть… – Прунелла запнулась, удрученно нахмурилась и посмотрела на доктора Филд-Инниса, сидевшего в другом конце зала. – Думаю, я увидела в ней некоторые… изменения.

– Какие именно?

– Ну… у нее… руки дрожали, как сказал доктор Филд-Иннис. Речь была… ну… знаете… немного замедленной. И что-то сделалось – или мне так показалось – с ее лицом. Как будто оно… расплылось, что ли, или сгладилось, понимаете? Вроде как бы застыло. Я не могу точно это описать. Я даже не уверена, что это было на самом деле.

– Но вас это озаботило?

– Да. В какой-то мере, – прошептала Прунелла.

Она описала, как они с Гидеоном завели ее мать в дом и как она, уже одна, проводила ее до номера.

– Мама сказала, что ей надо отдохнуть, пораньше лечь и попросила принести ужин в комнату. Она хотела что-то посмотреть по телевизору. Я помогла ей раздеться. Она сказала, чтобы я не ждала, поэтому я включила телевизор и ушла. Честно говоря, казалось, что с ней все в порядке, что она просто устала и расстроилась из-за… из-за моей помолвки. – Голос Прунеллы постепенно сошел на нет, и глаза наполнились слезами.

– Мисс Фостер, – сказал коронер, – еще всего один вопрос: на ее прикроватном столике был пузырек с таблетками?

– Да, был, – быстро ответила Прунелла. – Она попросила меня достать его из ее косметички, ну, где хранят всякие косметические принадлежности. Сказала, что это снотворное, которое сто лет назад изготовил для нее аптекарь, и что она примет одну таблетку, если не сможет заснуть после ужина. Я нашла их и поставила на столик. Там еще лежала книга и стояли лампа и огромная коробка petits-fours au massepain. Она выписывает… выписывала их из Парижа, из магазина «Маркиза де Севинье». Я тоже съела несколько штук перед уходом.

Прунелла, как маленькая девочка, вытерла слезы кулачками, потом стала искать носовой платок. Коронер сказал, что больше они ее мучить не будут, и она вернулась на свое место между Гидеоном и Верити.

Услышав свое имя, Верити поймала себя на том, что волнуется. Ее провели через те же вопросы, и она подтвердила все, что сказала Прунелла. То, о чем ее спрашивали, не требовало никакого упоминания о приезде в «Ренклод» Брюса Гарденера и Клода Картера и того, как была предотвращена их встреча с Сибил; Верити не считала себя обязанной по собственной воле заговаривать о них. Она видела, что Брюс, застывший и торжественный, как на похоронах, тоже присутствует в зале. На нем были костюм из шотландского твида и черный галстук. Бедняжке Сиб понравилось бы. Она наверняка сказала бы, что, судя по тому, как он носит эти вещи, есть в нем «добрая кровь» – имея в виду «голубую кровь». И тут вдруг, совершенно безо всякой логической связи, Верити осознала, что комичная старушка Сиб никогда бы себя не убила.