Мэтр удалился глубоко заполночь – выйдя из шатра, как подобает приличному человеку. На пороге недовольно поежился, раздраженно бормотнув «ну да, ну да, Рождество все-таки…» и заторопился к коновязи, где одиноко скучал белый иберийский мул под высоким седлом, в сбруе, украшенной множеством колокольчиков. Взгромоздившись на верную животину, мэтр Бегемот растворился в темноте.

Что сочетал на небе Бог,

То на земле не разорвать.

Я думал двинуть время вспять —

Ну что ж, спасибо за урок.

Пусть плачет сердце, трепеща

И так же платит по счетам.

В плаще ли я иль без плаща —

Оно и орден мой, и Храм.

И от триумфа до скорбей

Качался маятник надежд.

Но мы, лишенные одежд,

Отнюдь не сделались слабей.

Смеется сердце, и поет,

И вечно платит по счетам.

Кто все изведал, тот поймет,

Что только в нем возможен храм,

Господень Храм.

20 января 1190 года.

Константинополь, столица Византийской империи.

Город выплывал из тумана медленно и неторопливо, как разворачивающийся на рейде броненосец, складываясь в огромную мозаичную панораму из скалистых обрывов, предместий, выходящих к берегу городских укреплений, дворцов и перенаселенных кварталов, карабкающихся вверх по склонам холмов. Над городом висело свинцово-серое облако, исторгнутого печными трубами. Горький запах горящей древесины долетал даже сюда, на борт неторопливо входящего в гавань нефа.

– У них там что, пожар был? – обеспокоился Мишель де Фармер, героически торчавший на верхней палубе почти с самого рассвета – так ему хотелось первым увидеть великий град базилевсов. – Или беспорядки? Смотрите, вон сколько сгоревших домов! – более дальнозоркий по молодости лет, нормандец указал на черное пятно пожарища, раскинувшееся почти на четверть квартала. Посреди сожранных огнем жилищ гордо возвышался закопченный остов церкви, легко опознаваемый по двум уцелевшим малым куполам.

– Все может быть, все может статься… – меланхолично ответствовал собеседник Мишеля, почтенный Ангерран де Фуа. Долгое путешествие – протекавшее гладко, но скучно – настроило старого рыцаря на желчно-скептический лад. – Мятежи и бунты – традиционное развлечение ромеев, мой юный друг. Так же как и поджоги родного города. Легкая разруха является столь же характерной и неотъемлемой чертой Константинополя, как базары в Александрии или религиозные процессии в Риме.

– Ага, – уважительно кивнул де Фармер, хотя понял из сказанного едва ли половину. Мишелю казалось большой удачей, что мессир де Фуа вдруг пожелал разделить их общество и отправиться в Константинополь. Старый рыцарь повидал почти весь свет, он многое знает, всегда сумеет подать добрый совет и предостеречь от ошибок. А Гунтер отчего-то недоволен и твердит о том, что людям, особенно столь почтенного возраста, несвойственно внезапно срываться с места и отправляться на другой конец света. Мол, подозрительно это. Впрочем, в последние дни мессир Райхерт держал свои замечания при себе, ибо вел героическую борьбу с недугом морской болезни, валяясь пластом на расшатанной койке, монотонно чертыхаясь и не расставаясь с помятым жестяным ведром. Сам Мишель качку переносил на удивление хорошо, искренне недоумевая, с чего так мается соратник?

Неф с трогательным наименованием «Белая лилия» заскрипел всеми своими деревянными сочленениями, над головой гулко хлопнули паруса – корабль огибал далеко выбежавшую в море каменную косу. Серые волны в грязно-белой пене облизывали торчащие из воды гранитные глыбы с обильными следами птичьего помета. Взъерошенными белыми комочками вдоль косы расселись чайки.

– Адрианов мол, – сообщил мессир Ангерран. – Возведен полтысячелетия назад, а еще стоит… Вон там, по правую руку – Палатий…

Мишель кивнул в знак того, что слушает, и изумленно вытаращился на открывшуюся просторную гавань, до отказа забитую сотнями кораблей, больших и малых, борт к борту выстроившихся вдоль извилистой береговой линии. На берегу густо лепились вплотную друг к другу дома и склады, над ними поднимался к небесам огромный мрачный собор темно-алого камня под тускло сияющим медью куполом. Де Фармер заморгал, сообразив, что видит перед собой легендарную Святую Софию, и бессчетный раз поразившись извилистым путям судьбы, забросившим нормандского рыцаря в такие невообразимые дали. Дома ведь ни за что не поверят, если только он не привезет каких-нибудь неоспоримых доказательств!

…Выгружались шумно и суматошно. Несмотря на то, что письменным распоряжением его величества Ричарда предписывалось снарядить для его посланцев отдельное судно, преисполненные нахальства итальянские корабельщики заявили: ежели уж отправлять неф в плавание до самого Константинополя, то с выгодой. И немедля загрузили полный трюм каких-то бочек, ящиков, корзин, тюков и сундуков, изрядно потеснив как послов, так и высокорожденного пленника. Исаак Кипрский к неожиданному повороту своей судьбы отнесся фаталистично, бежать по дороге не пытался, хотя дважды или трижды делал попытки улестить стражей обещаниями богатого подкупа. Серебряную цепь для него все-таки смастерили, прикрепив ее звенья к обычным железным «браслетам» на запястьях. Мелодраматично звеня драгоценными оковами, Исаак Комнин сошел на пристань родного города, огляделся и некуртуазно сплюнул, проворчав: «Мир не меняется».

Обретя твердую опору под ногами, мессир фон Райхерт немедля уселся на ближайшую швартовочную тумбу и для пущей надежности вцепился в нее руками.

– Не качается, – обескуражено поделился он. – Мишель, неужто мы и с в самом деле приплыли?

– Приплыли, приплыли, – фыркнул Ангерран де Фуа, озираясь по сторонам и высматривая кого-то. – Добро пожаловать в великий Константинополь, вотчину Комниных… Где бы нам преклонить усталые головы, прежде чем наведаться к императорскому двору?.. Эй, добрый человек! – мессир де Фуа с легкостью перешел на наречие, с некоторым запозданием опознанное фон Райхертом как архаичный вариант греческого.

«Добрый человек» – побродяжник, сидевший на груде камней в обществе таких же оборванцев, с поразительной готовностью слетел вниз, вытянувшись перед важным франкским гостем. Истово закивал в ответ на краткую речь де Фуа, внезапно заржал, как жеребец на выгуле, и замахал руками, обращаясь к сотоварищам – уже делившим между собой скарб гостей. Мессир Ангерран, выслушав нищеброда, озадаченно поскреб заросший седой щетиной подбородок и нахмурился.

– Что-то случилось? – заинтересовался германец.

– Не то слово, – кивнул де Фуа. – У них, извольте видеть, смена власти.

– В каком смысле? – Гунтер торопливо переворошил багаж своих знаний по истории Византийской империи. В 1180 году умер базилевс Мануил Комнин, оставив правителем малолетнего наследника Алексия. Наследник вкупе с прочей родней через два года был свергнут и убит собственным дядей, Андроником. В том мире, из которого был насильственно исторгнут фон Райхерт, базилевс Андроник в 1186 году от Рождества Христова принял мученическую смерть от рук собственных взбунтовавшихся подданных. На смену ему пришел безвестный Исаак Ангел, отравленный спустя десять лет правления. Здесь же старый Комнин был вполне жив и здоров, заключал договоры с Барбароссой и Ричардом Львиное Сердце, юлил и интриговал. – Мишель, господа, идите сюда! Мессир Ангерран говорит, якобы базилевса Андроника свергли! А кто стал правителем Византии – Ангел?