– Знакомый черт лучше незнакомого, – сострил барон Мелвих. Киприот понятливо хмыкнул и кивнул:

– Что-то в этом роде и я имел в виду. Я мог бы побиться о заклад, что сумею убедить Андроника в своей безвредности или даже полезности, но базилисса с решительным нравом…

– Короче говоря, вам совершенно не хочется навещать Палатий, – подвел итог германец, и, выкроив на лице задумчивость, добавил: – А хочется вам, кирие Исаак, тихой мышкой шмыгнуть куда-нибудь и там затаиться. Однако не будем забывать, что на нас возложено поручение короля… Как верные рыцари своего сюзерена, мы не в силах отвести глаза в сторону, а потом оправдываться, что, мол, вы перекинулись струйкой тумана и утекли в окно.

Серебряная цепь на запястьях Комнина мелодично звякнула, когда сидевший за низким столиком человек подался вперед, ближе к собеседникам.

– Тысяча безантов, – почти беззвучно предложил бывший повелитель Кипра. – Обоим. Все, что нужно сделать – отправить весточку нужному человеку, проживающему в Столице. Никто ничего не узнает, вас никто ни в чем не заподозрит. Я просто исчезну.

– Две. Каждому, – мгновенно отреагировал германец, с силой пиная под столом возмущенно раскрывшего рот Мишеля. Де Фармер передернулся, но сумел удержать возмущенный язык за зубами.

– То есть всего – четыре тысячи, – без труда подсчитал Комнин и нахмурился, проворчав: – Вот они, слухи о моем якобы богатстве… Не забывайте, молодые люди, покойный базилевс меня ограбил, а ваш король окончательно разорил. Хорошо, пусть будет четыре. Что вас больше устроит – заемное письмо, драгоценности или монеты?

– Монеты, – фыркнул увлекшийся игрой Гунтер, чуть было не добавив часто встречавшуюся в американских детективах фразу «потертые купюры мелкого достоинства». Недоумевающий Мишель переводил взгляд с сотоварища на киприота. – Стало быть, вы цените свою свободу и жизнь в жалкие четыре тысячи безантов?

– Это годовой доход процветающего поместья! – возмутился ромей. Его голос стал вкрадчивым, убеждающим: – Да даже если ваш Крестовый поход увенчается успехом, вам, молодые люди, никогда в жизни не удастся получить во владение такую сумму! Вернувшись домой, вы станете богаты до конца дней своих!

– Мишель, хочешь быть богатым до конца дней своих? – рассеянно поинтересовался фон Райхерт, и, не дожидаясь ответа растерявшегося нормандца, заявил: – Пять тысяч полновесных золотых безантов мне и моему сотоварищу, и ваша свобода близка, как никогда!

Исаак Комнин открыл рот. Закрыл, проглотив невысказанное ругательство. На миг его лицо исказило нервным тиком – грек явно подсчитывал имеющиеся сбережения, решая, достанет ли их для подкупа двух непомерно жадных франков.

– Десять тысяч, – если бы взгляд убивал, от барона Мелвиха и мессира де Фармера остались бы две неприглядные лужицы. – Хорошо. Вы их получите. Мы договорились?

– Ага, стало быть, раздобыть десять тысяч безантов для вас не составит затруднения, – обрадовался германец. – А двенадцать? Или пятнадцать? Скряга вы все-таки, мессир Исаак, верно про вас говорили. Даже собственную жизнь стараетесь выкупить подешевле. И никаких безантов у вас, скорее всего, нет. Так что представим мы вашу особу пред ясные очи императрицы, и пусть она решает, как с вами поступить. А наш долг на сем будет выполнен.

Мессир фон Райхерт подобрался, приготовившись к тому, что разъяренный ромей сейчас бросится на них. Однако Исаак Комнин сидел неподвижно, только на лице его возникла кривая, нехорошая ухмылка, да глаза заледенели. Если Гунтер верно освоил тонкости средневековой психологии, только что он приобрел заклятого врага.

«Пустое, – ободрил сам себя германец. – Что он мне… нам может сделать? Ничего».

– Зря ты с ним так, – внезапно заявил Мишель, когда они покинули комнату, и стражник тщательно запер за ними дверь на засов. – Если ты не собирался брать с него выкуп, то лучше бы сразу сказал, что мы отведем его в Палатий. Зачем дразнить попусту? Это Серж вполне бы мог так подшутить над своим противником.

С последним утверждением мессир фон Райхерт был вынужден поневоле согласиться. Шутка, казавшаяся поначалу такой забавной, под конец стала откровенно злой и циничной – в духе русского. Но Казаков довел бы игру до конца, взяв деньги и ежедневно потчуя Комнина уверениями, что завтра тот будет на свободе.

Насупившийся де Фармер заявил, что уходит спать. Германец кивнул в ответ, но в отведенные гостям комнаты не пошел, решив перед сном побродить по крохотному садику во внутреннем дворе. Над византийской столицей повис холодный, прозрачный осенний вечер, как нельзя больше подходивший к меланхоличному настроению барона Мелвиха.

Тоску разогнало внезапное и шумное явление. Мимо сада с топотом и воплями пронеслась ребячья стайка, сопровождаемая заливисто лающими охотничьими собаками и негодующей нянькой. Дети – шестеро или семеро мальчиков и девочек лет десяти-двенадцати – размахивали подожженными ветками, хохотали, вырывали друг у друга игрушки, ведя себя, как свойственно резвящимся подросткам любого столетия. Завидев иноземца, ребятня приостановилась, с любопытством разглядывая незнакомого человека. Обеспокоенная нянька торопливо погнала своих подопечных дальше.

В доме, стоявшем наискосок от посольского флигеля, распахнулась дверь, в освещенном проеме возник силуэт женщины, мягко окликнувшей: «Александре… Дэви!..» Если верить звонкому голосу, женщина была очень молода.

Двое мальчиков, отделившись от остальной компании и распрощавшись, юркнули в дом. Их мать обменялась парой фраз с нянькой, и, закрыв створку, исчезла. Маленький кусочек чужой жизни, сценка из жизни обитателей итальянского квартала города Константинополя, случайно разыгранная перед глазами стороннего наблюдателя. Просто бегущие домой дети. Всего лишь.

25 января.

Ждать аудиенции при дворе базилиссы Склирены пришлось целых пять дней. Как уверил спутников многоопытный де Фуа, им посчастливилось – обычно в первые месяцы нового правления чужеземцам в Палатий вообще не попасть. Ромеи увлеченно решают собственные трудности, им не до иностранцев с их хлопотами и просьбами. Нынешнее исключение произрастает из сложной политической обстановки, в которую угодила Империя, и обусловлено топотом приближающейся армии Великой Римской империи. Говорят, передовые отряды уже преодолели Фракию и постепенно занимают мыс, на котором стоит город Галлиполи. Там – самое узкое место пролива Дарданеллы, оттуда крестоносцев на предоставленных греками судах начнут переправлять на азиатскую сторону. В Константинополе ходят устойчивые слухи, что скоро прибудет и сам престарелый Барбаросса – а если не сам император лично, то его посольство.

За это время Мишель де Фармер, наняв проводника, наведался в иоаннитскую прецепторию, вернувшись обескураженным. Гай Гисборн из королевства Английского благополучно добрался до столицы Империи, но в одиночестве, утратив своего попутчика из Шотландии. 18 ноября мессир Гай оставил своим друзьям своеручную записку о том, что проживает в прецептории. Как объяснили Мишелю служители, молодой франкский рыцарь находился в странноприимном доме до конца декабря. Незадолго до памятных волнений против тирана Андроника кирие Гисборн вышел за ворота монастыря и более не возвращался. Спустя седмицу явились люди за его имуществом, собрали все и унесли. Какие люди? А дворцовая стража. Почему им не воспрепятствовали? Так кто ж в здравом уме будет препятствовать ликторам, когда они при исполнении?