— Я бы не назвал леди Анну бедной.

— Да, король озолотил ее семейство, — ухмыляется Шапюи. — У вас в Англии девицам всегда платят вперед?

— О да, и вам следует это запомнить — мне бы не хотелось, чтобы за вами гнались по улице с дубиной.

— Вы помогаете леди Анне советами?

— Я просматриваю ее счета. Небольшая дружеская услуга.

— Дружеская! Вы знаете, что она ведьма? Она околдовала короля, и теперь ради нее он готов на все — стать изгоем христианского мира, заслужить вечное проклятие. И мне кажется, он отчасти это понимает. Я видел, каков он, когда она на него смотрит: мысли вразброс, душа мечется, словно заяц, которого преследует ястреб. Может, она и вас околдовала. — Мсье Шапюи подается вперед и кладет на его руку свою обезьянью лапку. — Сбросьте чары, мон шер ами, вы не пожалеете. Мой государь щедр.

Ноябрь. Сэр Генри Уайетт смотрит на стену в доме на Остин-фрайарз — туда, где раньше был кардинальский герб, а теперь голое место.

— Его нет снами каких-то двенадцать месяцев, Томас, а мне кажется — куда дольше. Говорят, будто для стариков один год ничем не отличается от другого, но я вам скажу, что это не так.

Сэр, кричат девочки, не такой уж вы старый, расскажите нам историю. Они тащат гостя к новому бархатному креслу и усаживают, как на трон. Каждой бы хотелось, чтобы сэр Генри был ее отцом, ее дедом. Старший Уайетт служил казначеем и у прежнего Генриха, и у нынешнего, и если Тюдоры бедны, то не по его вине.

Алиса и Джо были в саду, ловили кота. Сэр Генри любит, когда кошкам в доме оказывают почет; по просьбе детей он объясняет, из-за чего.

— Некогда, — начинает сэр Генри, — царствовал в Англии жестокий тиран по имени Ричард Плантагенет.

— Ой, они были просто ужас какие, эти Плантагенеты! — выпаливает Алиса. — А вы знаете, что некоторые из них до сих пор живы?

Общий смех.

— Правда-правда! — кричит Алиса. Щеки ее горят.

— … и я, ваш слуга Уайетт, рассказывающий эту историю, был брошен Ричардом в темницу с одним-единственным зарешеченным окошком…

Я спал на соломе, рассказывает сэр Генри. Наступила зима, но в темнице не было огня. Не было ни еды, ни воды, потому что тюремщики про меня забыли. Ричард Кромвель слушает, подперев голову рукой, потом смотрит на Рейфа и оба, как по команде, поворачиваются к Томасу. Он делает успокаивающий знак рукой, мол, пусть будет так, без подробностей. Они знают, что сэра Генри не забыли в Тауэре. Тюремщики прижигали его каленым железом. Вырвали ему зубы.

— Что мне оставалось делать? — продолжает сэр Генри. — На мое счастье, темница была сырой, и я пил воду, которая текла по стенам.

— А что вы ели? — тихо и зачарованно спрашивает Джо.

— Ну вот мы и подошли к самому интересному.

Однажды, говорит сэр Генри, когда я думал, что наверняка умру, если чего-нибудь не съем, что-то заслонило свет. Я поднял глаза к решетке и увидел кошку — обычную черно-белую лондонскую кошку. «Здравствуй, кисонька», — сказал я ей. Она мяукнула и выронила то, что держала в зубах. Угадайте, что это было?

— Голубь! — кричит Джо.

— Мистрис, либо вы сами были узницей, либо слышали эту историю раньше.

Девочки забыли, что у сэра Генри не было повара, не было вертела и огня. Молодые люди отводят глаза, ежась при мысли о том, как узник скованными руками рвет массу перьев, кишащих птичьими блохами.

— Какое-то время спустя за окном раздались колокольный звон и крики: «Тюдор! Тюдор!» Если бы не кошка с ее подарком, я не дожил бы до этого дня, не услышал, как ключ поворачивается в замке и сам король Генрих кричит: «Уайетт, вы здесь? Выходите и получите награду!»

Можно простить рассказчику некоторое преувеличение. Король Генрих не приходил в темницу, но приходил Ричард: смотрел, как тюремщик калит на огне железо, слушал крики Генри Уайетта, брезгливо отшатывался от вони паленого мяса и командовал продолжать пытку.

Говорят, Маленький Билни в ночь накануне казни сунул пальцы в пламя свечи и молил Христа научить его сносить боль. Очень неразумно увечить себя перед испытанием; впрочем, разумно или нет, но сейчас Кромвель об этом думает.

— А теперь, сэр Генри, — просит Мерси, — расскажите нам про львицу, пожалуйста. Мы не уснем, если не услышим эту историю.

— По справедливости ее должен рассказывать мой сын. Будь он здесь…

— Будь здесь ваш сын, — говорит Ричард, — дамы смотрели бы на него во все глаза и вздыхали — да, и ты, Алиса! — так что им было бы не до историй!

Оправившись после заключения, сэр Генри стал влиятельным человеком при дворе и некий почитатель прислал ему в дар львенка. Львенок оказался девочкой. Я растил ее в Алингтонском замке, как родное дитя, рассказывает сэр Генри, и, как все девицы, она выросла своевольной. Однажды, по моей собственной небрежности, она вышла из клетки. Леонтина, звал я, постой, я отведу тебя назад, но она бесшумно приникла к земле и посмотрела на меня; ее глаза горели огнем. И тут я понял, что я ей не отец, несмотря на всю прошлую заботу; я ее обед.

Алиса в ужасе прижимает руку ко рту.

— Сэр Генри, вы подумали, что настал ваш последний час!

— О да, и так бы оно и случилось, не выйди во двор мой сын Томас. Он сразу увидел, в какой я опасности, и позвал, Леонтина, иди сюда. Она повернула голову, и в то же мгновение я сделал шаг назад, потом еще и еще. Смотри на меня, говорил Томас. В тот день он был одет очень ярко, ветер развевал его пышные рукава, свободную накидку и волосы — вы ведь знаете, они у него белокурые и длинные. Наверное, он казался столпом пламени — высоким и трепещущим на ветру. Леонтина замерла в недоумении, а я отступал, отступал, отступал…

Леонтина поворачивается, приникает к земле, оставляет отца, начинает подбираться к сыну. Слышите, как ступают ее мягкие лапы, чувствуете запах крови у нее изо рта? (Тем временем сэр Генри Уайетт, в холодном поту, пятится, пятится, пятится в безопасность.) Мягким чарующим голосом, молитвенно-напевно, Том Уайетт говорит с львицей, просит святого Франциска открыть ее жестокое сердце для милосердия. Леонтина смотрит. Слушает. Открывает пасть. Рычит. «Что она сказала?»

«Фи, фа, фо, фам, кровь англичанина чую там».

Том Уайетт неподвижен, как статуя. Конюхи с сетями подкрадываются к львице. В футе от Тома она вновь замирает, прислушиваясь. Уши ее подрагивают. Он видит розовую струйку слюны на могучей челюсти, чувствует запах псины от львиной шерсти. Она изготовилась к прыжку. Том чует ее дыхание. Видит, как дрожат напряженные мускулы, как разевается пасть. Прыжок — и она падает, крутясь в воздухе, прямо на стрелу, вонзившуюся ей в ребра, кричит, стонет; вторая стрела входит в густой мех, и Леонтина, скуля, кружится на месте. На нее набрасывают сеть. Сэр Генри, хладнокровно приблизившись к львице, выпускает третью стрелу ей в горло.