Ленин глотнул крепкого горячего чаю.

– Летом у нас восстание сорвалось[75], – заметил он, заложив руку за борт пиджака. – Не ждать же теперь год? Сейчас Временное правительство никто защищать не станет. Они – архиговно, а у нас отличная программа для привлечения трудящихся масс. Правда?

Троцкий подумал, что тоже хочет чаю, – но вслух этого не сказал, ибо не хотел экономически зависеть от Ленина. С улицы доносились порывы ветра, переходящие в вой, и пение революционных матросов.

– Программа, Ильич, бесподобная, – причмокнул Троцкий, поправив пенсне. – Фабрики рабочим, земля крестьянам, мир народам – превосходно. Но, на мой взгляд, надо добавить секса. Если в программу включить обобществление женщин, весь Петроград поднимется – юнкеров в Зимнем в яичницу сомнут. И наши поддержат! Например, Коллонтай. Она уже призывала женщин четыре года назад отказаться от ревности к мужику и раскрыть свою сексуальность[76].

– Я подумаю, – пообещал Ленин. – Сначала для вдохновения надо фантик лизнуть. Но вообще тема привлекательная. Взять, например, Надю Крупскую. Почему она никак не раскроет свою сексуальность, а всё очки да пучок в волосах? Ладно, сосредоточимся на революции.

Троцкий поднялся и подошёл к окну. На стекле застыли капли дождя – серые улицы Петрограда сделались пустынны, и лишь грузовики, полные солдат и матросов, носились взад-вперёд, рыча моторами. Внимание председателя Петросовета привлекла странная парочка – молодая женщина, закутанная в пурпурное одеяние, и юноша-брюнет – тоже в чём-то, напоминающем тунику. Эти двое стояли на тротуаре и затравленно озирались. Троцкий почесал бородку, нахмурился.

«Похожи на контрреволюционеров. Кинут бомбу в окно – и киш мир ин тухес[77]. Надо бы послать людей, проверить документы. Враги везде. Меня не будет – революция кончится. А лысому-то, конечно, всё равно – он такой расслабленный. Случись чего, сразу в Голландию уедет». Не сказав Ленину ни слова, он вышел за дверь и позвал дежурного…

…Ни Алевтина, ни ангел не чувствовали холода. Алевтина смотрела на жёлтое здание со стилизованными римскими колоннами и в десятый раз задавала себе вопрос – где они сейчас находятся?

– Я уже его видела, – чуть ли не по слогам произнесла женщина. – Это Институт благородных девиц, в просторечии – Смольный. Считался очень престижным – маменька собиралась отдать меня туда на воспитание. Не сложилось – далеко из Москвы в Санкт-Петербург переезжать… так-так-так… значит, это не Москва. Варфоломей ошибся адресом. Похоже, подземный портал переместил нас на север.

Ангел рассматривал редких прохожих: хорошо одетых дамочек, державших замёрзшие руки в муфтах, и солидных господ – в тройках, шубах, бобровых шапках. Эта публика сторонилась других обитателей города – солдат в серых шинелях, матросов Балтфлота в бескозырках, бесшабашно несущихся мимо на автомобилях. В стороне раздался цокот копыт – проехал извозчик в синей пролётке.

– Да, мама, – потёр лоб ангел. – Тебе неспроста очень и очень знакома сия картина. Помнишь, Варфоломей сказал, что давно уже не занимался перемещениями во времени? Он должен был переместить нас в Москву, на 1972 года вперёд. Но, то ли рука дрогнула, то ли энергию не рассчитал – архангел допустил промах. Элементарно ошибся. Судя по тому, что я вижу перед собой, – это осень 1917-го.

Алевтина прижала руки к щекам. Она лихорадочно оглядывалась – и узнавала, узнавала, узнавала. Вывески – «Купецъ Щербатовъ», извозчики, уличные продавцы газет, матросские патрули. Из окон здания Смольного повисли промокшие от дождя красные флаги.

– Подумать только… – ахнула Алевтина. – Значит, получается… я уже мертва. Ты – тоже. А твой отец – жив и работает в полиции Москвы. Но что мы теперь будем делать, Лёша? Ты опять слетаешь в Небесную Канцелярию, найдешь Варфоломея, а тот всё исправит?

Ангел остервенело почесал крыло под туникой.

– К сожалению, нет, – вздохнул он. – Варфоломей открыл особый портал, «туннель для архангела», – перемещаться без его помощи нам уже нельзя. Мы застряли в этом времени, мама. И если я и раньше был бессмертен, то теперь тебя тоже нельзя убить – такую силу дает «туннель». Ну, по крайней мере, на ближайшие пятьдесят лет.

Алевтина горько усмехнулась. Впрочем, а что удивительного? Она уже побывала в Римской империи, Парфянском царстве, провинциях Египет и Иудея двухтысячелетней давности. По сравнению с ними революционный Петроград – так, семечки. Конечно, встреча с мужем отодвинулась ещё дальше. Но разве в этой фразе есть что-то новое?

– У нас нет денег, нет осенней одежды, нам негде жить, – практично заявила Алевтина. – Да, в одном Шеф точно прав – в Раю всегда косяки. Как Пушкин сказал: «Нет правды на земле, но правды нет и выше». Ладно, давай примем ситуацию такой, какая она есть. Надо поесть, одеться и переночевать – причём в условиях революции. А завтра уже подумаем – как выпутываться. Я чудовищно устала.

Мимо, дымя, проехал очередной автомобиль.

– Это тот редкий случай, когда я с тобой согласен, мама, – кивнул ангел. – Если нам удалось спастись из подземелья в Ерушалаиме, тут тоже справимся. Есть проблема, и мы будем её решать.

Со стороны входа в Смольный послышался топот сапог. Два изрядно запыхавшихся пожилых матроса (судя по всему, они заблудились в коридорах) на всех парах бежали к ним, сдёргивая с плеч винтовки.

– А ну стоять, контра! Чево тут ошиваетесь? Кажи документ!

Алевтина легонько, ласково коснулась плеча ангела.

– Лёша, я тебя очень прошу… пожалуйста, никого не убей.

– Я постараюсь, мама, – обещал ангел. – У меня же нет лицензии.

Услышав лязг и крики, Троцкий приник к окну. Его челюсть отвисла – на тротуаре тёмными пятнами скорчились тела матросов.

…Странная парочка испарилась, не оставив никаких следов.

…– Ишшо одну? Пожалуйста, не стесняйся – ты же в гостях.

– Давай. Какая мне теперь разница? Я больше не ангел.

Малинин достал из-под стола вторую бутылку «Абсолюта», разлил по стаканам. Как и в Эрбиле, Раэль выпила половину залпом – не закусив.