– Да то. Если с нами нет связи, мы свободны. Никто не знает, что с нами! Может, мы тоже погибли! Ты в самом деле решил трудиться не за страх, а за совесть ради победы великой Германии? Чтобы в самом скором времени попасться на глаза какому-нибудь шустрому особисту и встать к стенке?

Ромашов напряг зрение, пытаясь в темноте различить лицо своего спутника, к выходкам которого он никак не мог привыкнуть. Однако было еще слишком темно.

– А какие есть предложения? – спросил осторожно.

– Отправиться в свободное плавание, конечно, – хмыкнул Андреянов. – Обстановка диктует именно это. У нас нет связи. Мы потеряли радиста. Конечно, мы можем, пробравшись в Нижний, рвать пупки и следовать инструкциям, но как мы доложим о том, что прибыли, что приступили к исполнению обязанностей, как получим новые инструкции?

– Но у нас есть запасные каналы связи, – нерешительно сказал Ромашов, уже поняв, к чему клонит Андреянов, но опасаясь в это поверить.

Это попахивало провокацией…

– Запасные каналы связи? – с издевкой повторил Андреянов. – Шифрованное письмишко по секретному адресу отправить, что ли? Смешно. Почта у нас и до войны безобразно работала, а теперь можно представить, что творится! Отправили, отправили письмо – а оно не дошло.

– Письмо нужно послать заказное, – напомнил Ромашов. – С квитанцией. Должно дойти.

– Мы запросто можем такое письмо написать и даже отправить, – согласился Андреянов. – Или вложить в конверт чистый листок. Заплатим деньги, получим квитанцию, а потом сделаем вид, что перепутали адрес или забыли что-нибудь приписать. Мы заберем письмо, чтобы исправить эту несуществующую ошибочку, – и поминай нас как звали. Если вдруг, помилуй Бог, на наши головы свалится какой-нибудь очередной изменник родины, которому велено будет проверить, где мы и что с нами, мы предъявим квитанцию.

– Ты смеешься? – недоверчиво спросил Ромашов.

– Конечно, – согласился Андреянов. – Потому что я не собираюсь писать никаких писем и ждать какую-то там карающую инспекцию из разведшколы. Смешно! Я собираюсь просто исчезнуть и думаю, что ты сделаешь это вместе со мной. Мы скроемся так, что нас не найдет никто из этих ослов, которые попусту надеются победить Россию.

– Так ты не веришь в победу великой Германии? – прокурорским тоном осведомился Ромашов.

– Разумеется, нет, – фыркнул в ответ Андреянов. – Чтобы победить русских, надо, чтобы русские этого захотели. Как захотели в семнадцатом году весь мир насилья разрушить до основанья и затем свой наш, свой новый мир построить, чтоб кто был никем, тот стал бы всем.

Ромашов, который немало времени проработал в Спецотделе ГУГБ НКВД вообще, а с Виктором Степановичем Артемьевым – в частности и знал не понаслышке о методиках массированной обработки сознания, промолчал.

Строго говоря, Андреянов был прав…

А тот продолжал:

– Не знаю, чем там занимался ваш куратор герр Штольц, но герр Штольце, чтобы я был в курсе обстановки в стране, давал мне читать советские газеты. И знаешь, что я однажды углядел в «Горьковской коммуне»? Это была перепечатка из «Правды» – о планах Гитлера насчет будущего оккупированных территорий. Вот послушай, я одну штуку запомнил почти наизусть. У меня память всегда была отличная!

И Андреянов торопливо, порой запинаясь, процитировал:

– «Если мы будем обучать русских, украинских и киргизов читать и писать, то впоследствии это обернется против нас. Образование даст наиболее развитым из них возможность изучать историю, овладевать историческим опытом, а отсюда – развивать политические идеи, которые не могут не быть губительными для наших интересов. Нельзя, чтобы они знали более, чем значение дорожных знаков. Обучение в области географии может быть ограничено одной-единственной фразой: «Столица рейха – Берлин». Математика и все подобное совершенно не нужны».

– Ну и что? – нетерпеливо буркнул Ромашов, опасливо озираясь: ему совсем не по нраву было стоять посреди, как говорится, чиста поля и вести какие-то совершенно ненужные беседы об очевидных вещах. – Чего это тебя так разобрало от этой ерунды? Открыл для себя что-то новое? Ты чего от гитлеровцев вообще-то ждал? У них не только это запланировано. Ленинград сровнять с землей, например. Не обучать детей! Подумаешь! А как насчет полного отсутствия медицинского обслуживания на оккупированных территориях? «Масюковщину» забыл? Или ты всерьез надеялся, что нам с тобой Железные кресты за высокие заслуги перед рейхом повесят? Дурить головы будущими наградами и местом около кормушки – на это немцы большие мастаки! Повесят, повесят, как же… Только не кресты, а нас самих. Или всех своих «добровольных помощников» вроде нас с тобой поставят к одной большой кирпичной стенке. Если только до нас НКВД раньше не доберется!

– Ну вот видишь, ты сам все отлично понимаешь, – сказал Андреянов. – Давай тогда определимся на пороге: что будем делать в Горьком?

– Только не говори, что надо прийти с повинной, – огрызнулся Ромашов, переминаясь на месте и чувствуя, что начинает мерзнуть.

– Да я что, спятил? – ухмыльнулся Андреянов. – Слушай меня… Я в той же «Горьковской коммуне» прочитал одну интересную заметочку: мол, разгулялся в нашем славном городе преступный элемент, такие-сякие, плохие ребята гужуются вовсю, несмотря на то что весь советский народ горбатится ради победы, и все такое прочее. А я в свое время со всяким народом знакомство водил! Был у меня зам, Борька Лозиков, хороший мужик: когда меня пришли арестовывать и Гутапсбыт наш начали потрошить, он припрятал самые опасные для меня бумаги. Альбина Сергеевна, моя жена, которая, царство ей небесное, сгинула в АЛЖИРе[76]… она тогда у нас бухгалтерию вела. Едва увидела, что ко мне в кабинет милиция входит, сразу запаниковала и в бегство ударилась, все счета и накладные наши бросила, а Лозиков – молодец, не сплоховал. Если бы не он, я бы не пятерку, а десятку отхватил, можно не сомневаться, а то и пятнашку.

– А сколько отхватил бы сам Лозиков, если бы не припрятал те счета и накладные? – хмуро спросил Ромашов, который совершенно не верил в дружбу между народами, а также отдельно взятыми людьми.

– Циник ты, – хмыкнул Андреянов. – А я верю, что Борька нам и сейчас поможет. Понимаешь, он, как и я, просто не способен жить честно – на одну зарплату. Он такой же гешефтмахер, как я. И вот два таких мозга, как его и мой, – мы в наше смутное время можем сделать куда больше, чем в мирное. Да еще если он оставил моего прежнего шофера – Сидорова. Тот мне по гроб жизни обязан – когда голодали в тридцать втором, я его семью от смерти спасал, из деревни вывез, а там все повально мерли… Сидоров мне был, как пес, предан, надеюсь, и сейчас таким остался. Мы вовсю развернемся! Сейчас уголовникам лафа – все силы псов-мусоров направлены на вылов шпионов, вроде тех, которыми мы с тобой сейчас еще являемся. Так что давай окрас сменим, Петр-Павел, который ничуть не святой! И заживем как достойные люди, а не жалкие гиены, предатели родины. Нашей, между прочим, социалистической родины… Или ты в самом деле жаждешь угодить этому Штольцу, который с тобой какие-то поганые опыты проводил?