К тому же Дзержинский в этот момент в очередной раз лечился от обострившихся болезней, поэтому в том же послании Бухарин жесткий приказ партии остыть в своем радикализме кроме пожатий руки и реверансов лично Дзержинскому завуалировал еще и пожеланием скорейшего выздоровления. Правда, из той же резолюции Менжинскому видно, что Железный Феликс не сдался до конца и пытается маневрировать на своих позициях. Поскольку он призывает «ГПУ стать потише и скромнее, а аресты проводить с большими доказательствами вины», но тут же предлагает «втягивать партию в эти дела», чтобы понемногу устранить такие настроения в верхах, повязав кровавой ответственностью.

Стоит отметить, что в эти же годы Гражданской войны Дзержинский, кроме руководства ЧК, оставался видным членом ЦК партии и совмещал руководство госбезопасностью Советской России с другими государственными должностями. Сначала он параллельно ВЧК возглавлял Наркомат путей сообщения, затем по совмещению был направлен на пост наркома внутренних дел. Правда, нам долго не рассказывали, что именно деятельностью Дзержинского на посту наркома транспорта в 1921–1924 годах Ленин явно был недоволен, что порядок в путейском деле Дзержинский так и не сумел навести даже чекистскими методами и расстрелами «саботажников», что как глава советского транспорта он по сути провалился и заслужил тем от Ленина не самую высокую оценку своих хозяйственных способностей.

Кроме того, Дзержинский заседал по поручению партии в массе различных государственных комиссий, как отдаленно связанных с работой ВЧК – ГПУ (комиссия по искоренению взяточничества), так и совсем далеких от этой сферы (Комитет по трудовой повинности, Общество друзей советского кино и так далее). Сейчас такое совмещение покажется странным: Наркомат внутренних дел еще куда ни шло – смежная структура, но чтобы начальник спецслужбы был одновременно министром транспорта? Тогда же такой эксперимент представлялся нормальным, традиции начальников тайного сыска в Российской империи такое с виду странное совместительство поощряли. Граф Толстой одновременно с Тайной канцелярией заседал в Сенате и Коммерц-коллегии, граф Шувалов на той же должности чуть позже был обер-гофмейстером царского двора (своего рода главой администрации и завхозом при царской семье).

А еще Дзержинский без лишения его главной должности председателя ВЧК часто направлялся партией в командировки из столицы. То на Восточный фронт в 1919 году для расследования обстоятельств сдачи белым Перми и оргвыводов к виновным в этом, где ему пришлось арестами и расстрелами восстанавливать порядок в Красной армии. То на Юго-Западный фронт Гражданской войны в 1920 году для предупреждения объединения вырвавшегося из Крыма войска Врангеля с поляками, разгрома армии Махно и устройства Украинской ЧК. Здесь весной 1920 года Дзержинский лично выезжал в Кременчуг, где в полевом штабе ЧК курировал карательную операцию по разгрому крестьянско-партизанского «зеленого» движения, проводимой карательными отрядами ЧОН и сотрудниками ЧК с таким же кровавым размахом, как годом позднее в Тамбовской губернии против антоновских повстанцев. Это к вопросу об утверждениях некоторых особо рьяных защитников рыцарского образа Дзержинского, утверждающих, что к тамбовской мясорубке Феликс Эдмундович отношения не имел, а истребляли тамбовских мужиков исключительно авантюрист Троцкий или садист Тухачевский.

То Дзержинский командирован в Белосток для создания вместе с Варским и Мархлевским правительства социалистической Польши в том же году, это начинание прервало поражение Красной армии в походе на Варшаву. А не то ко всем бесчисленным постам Феликс Эдмундович мог бы побывать и главой независимого государства, первым в истории из руководителей спецслужб нашей страны, поскольку именно он был назначен при наступлении на Польшу главой польского ВРК (Военно-революционного комитета), он уже и из своих подчиненных поляков в ЧК подобрал на роль главы будущей Польской ЧК Романа Лонгву.

Эти поездки вырывают Дзержинского из обстановки кабинетной работы, поэтому в них его наступившее озлобление особенно заметно для исследователей. И во время инспекции в Харьков, и в начале 1920 года при руководстве подавлением крестьянскими выступлениями в Кременчуге, и раньше при расследовании обстоятельств сдачи белым Перми. В пермскую командировку в январе 1919 года Дзержинский выезжал вместе со Сталиным. Нам о его работе по поиску виновных в сдаче Перми известно по рассказу красного коменданта Перми – Окулова, его сделали тогда главным обвиняемым в позорной сдаче города, и Феликс Эдмундович лично допрашивал арестованного Окулова в своем вагоне на станции Глазов. Затем с него Дзержинским со Сталиным обвинения были сняты, председатель ВЧК лично вернул с извинениями Окулову отобранный чекистами при аресте револьвер. Этот восторженный рассказ большевика Окулова о справедливом Феликсе Дзержинском лег в основу очерка Аркадия Гайдара «Встречи в бурю», прославляющего мудрость и простоту главы ВЧК. Правда, там фигурируют арестованные вместе с Окуловым за сдачу Перми военспецы из царских офицеров, и об их дальнейшей участи Окулов и Гайдар ничего не сообщают, а мы можем догадаться. Во всяком случае, расстрелы по делу о сдаче Перми врагу после работы комиссии Дзержинского – Сталина были. Хотя никакой особо умышленной измены даже со стороны военспецов в сдаче Перми тогда не было. Город был забит красными войсками и штабами, но поспешному бегству способствовала больше общая паника и разлад в командовании вкупе с очень удачными действиями бравшей город белой дивизии генерала Пепеляева: колчаковцы совершили отчаянный бросок через зимние заснеженные горы Урала и под стенами Перми появились совершенно неожиданно.

Объем полномочий Дзержинского в эти годы и количество поручаемых ему задач поражают воображение. Сейчас мы понимаем, что даже для руководства махиной ВЧК необходимо было круглые сутки заниматься только вопросами госбезопасности, какие уж здесь командировки на фронт или общества кинолюбителей, но тогда подход к делу революционной работы был другим. Разумеется, Дзержинский при таких нагрузках не мог разорваться. Он из своей долгой командировки 1920 года в Харьков для налаживания работы Украинской ЧК и стабилизации здесь махновского и врангелевского фронта пишет в Москву оставшемуся там исполнять обязанности главы ВЧК Ксенофонтову о том, как он смертельно устал в этой затянувшейся командировке и как надеется скорее вернуться в столицу.

В эти годы Дзержинский заработал себе славу откровенного фанатика и жестокого вдохновителя «красного террора». Если его апологеты пытаются отчасти еще романтика в чекистской шинели из 1918 года распространить на весь образ Дзержинского как главы советской спецслужбы, то его противники, напротив, этого жестокого догматика из 1920–1923 годов считают истинным лицом Железного Феликса. Лицом жестокого палача и карателя, внешним спокойствием прикрывающего свою изуверскую сущность. Почти маньяка, способного выбросить в мусор испеченные для него родной сестрой пирожки, узнав, что мука для них куплена на черном рынке у спекулянтов, словно не его же родная власть с ее военным коммунизмом сделала покупки только на черном рынке для хозяйки единственной возможностью накормить гостя. Полубезумца, которому чуждо что-либо человеческое, который уже на посту председателя ВЧК написал в письме к своей сестре Альдоне Дзержинской: «Как бы я мечтал, чтобы никто в мире меня не любил, чтобы никто не пожалел бы о моей смерти, тогда бы я мог распоряжаться полностью своей жизнью для революции». Законченного фанатика, обижающего земляка-поляка и друга по революционному подполью Лещинского отказом от принесенных в подарок на Лубянку пирожных под предлогом, что «дети сейчас голодают». Выговаривающего подчиненным из Азербайджанской ЧК, приславшим из Баку в подарок ему банку икры и шесть бутылок сухого вина: «Вашу посылку я отдал в санитарный отдел для больных, а вам должен напомнить, что коммунист никому не должен посылать такие подарки». Так он со сдержанным недовольством написал пославшему подарок начальнику бакинских чекистов Хаулапову.