Брат консьержки, служившей в доме Краснопольского, мсьеВиктуар (фамилия его оказалась в данном случае весьма символичной! [22] ), жилне просто по соседству с Нотр-Дам де Лоретт, а в доме, во двор которого выходилтайный ход из церкви. Выслушав Краснопольского (тому пришлось рискнуть иназывать вещи своими именами в надежде, что телефон какого-то незначительноголавочника не прослушивается гестапо, так же, как и телефон егосестры-консьержки), мсье Виктуар с сыном спустились во двор и отыскали потайнойлюк. Простучав сигнал, о котором условились Сазонов и парни, охранявшие Риту,Виктуар велел им быть наготове и вернулся в квартиру. Через минуту его женапозвонила в отделение «Скорой помощи» госпиталя Сент-Анн и сообщила, что у еемужа сердечный припадок, он умирает.

Машины «Скорой помощи» были единственным видом французскоготранспорта, которому разрешалось передвигаться по Парижу ночью, и то в самыхнеотложных случаях. Из госпиталя Сент-Анн немедленно вышла машина: врач состоялв группе доктора Альвареса, участника R?sistance, так же как и санитар, ну авместо второго санитара, надев его халат, ехал сам Краснопольский. В это время«умирающий» Виктуар снова спустился во двор и, пользуясь тем, что консьержка(любопытства и болтливости этой дамы он очень опасался) крепко спит, открылворота, ведущие во двор, так что машина «Скорой помощи» въехала туда прежде,чем спохватилась консьержка.

Машина стала, загораживая люк. Фары были потушены. Вквартирах, конечно, проснулись люди, однако парижане были приучены не выглядыватьпо ночам из окон: случалось, патруль при малейшем промельке огня начиналстрельбу по нарушителям режима светомаскировки. Мгновенно Рита была погружена вмашину, Томб и Жером, напялив белые халаты, прошмыгнули вместе с врачом вквартиру Виктуара, где им предстояло дождаться утра и, переодевшись в чистое,при свете дня, никуда не спеша, отправиться на работу – как и подобаетдобропорядочным гражданам бывшей Французской республики, а ныне части Третьегорейха.

Виктуара вынесли из квартиры на носилках и уложили в карету«Скорой помощи». Это могли видеть все соседи, которые выглядывали на лестничныеплощадки и провожали его сочувственными вздохами и добрыми напутствиями. Не вмеру любопытная и болтливая консьержка, хоть и была немало изумлена тем, как этоона умудрилась не запереть ворота, ничего дурного не заподозрила.

Виктуара увезли. Пока машина неслась в Сент-Анн, онскромненько сидел на полу рядом с носилками, на которых лежала Рита.Перевязывать ее нельзя было, чтобы не запачкать кровью машину: в любую минутуее мог остановить и осмотреть патруль. В таком случае на носилки улегся быВиктуар, а Риту спрятали бы под них.

Всю дорогу Краснопольский и шофер спорили, что лучше:включить сирену или нет? Привлечет она внимание патруля или, наоборот, заставитснисходительно махнуть рукой на стремительно несущуюся карету «Скорой помощи»?В это время врач колол Рите камфару и прикидывал, какие у них шансы довезти ееживой. Ей необходимо было срочное переливание крови, нужен был донор… В концеконцов донором стал Краснопольский, у которого оказалась та же группа крови.Потом, позже, спустя много лет, уже умирая, он не хотел слушать благодарностейРиты, а говорил, что отдал таким образом долг ее отцу, русскому защитникуФранции.

Жизнь Рите удалось спасти, но насчет ее ног Альварес был вполной растерянности. Хирурги, которых удалось убедить, что девушка сталажертвой случайной перестрелки (это, по сути, было правдой, да и вообще такоепроисходило нередко), растерянно разводили руками. Ее ноги нельзя было поместитьв гипс – слишком обширны оказались раны. А если обходиться без гипса,существовал риск, что кости срастутся неправильно и в лучшем случае красиваядевушка на всю жизнь останется хромой. Вопрос стоял даже так: сможет ли онаходить, если вообще выживет?

Татьяна почти переселилась в госпиталь. За Эвелинойухаживали муж и сын, им помогал Сазонов, которого оставили на площади Мадлен.Он не мог вернуться в квартиру, купленную на имя Инны Яковлевны, не мог дажетело ее забрать и похоронить, потому что это значило бы заявить на себя вгестапо.

Ле Буа распустили слух, будто у Риты тяжелое инфекционноезаболевание печени, поэтому она в госпитале. Даже если в их словах кто-тоусомнился, сомнения свои держал при себе: времена настали такие, что лучшеверить всему, что скажут. Довольно того, что большинство города не верило ввечное существование Третьего рейха и окончательную гибель Франции, а всеостальное можно и на веру принять!

Рита пребывала в некоем промежуточном состоянии между жизньюи смертью, между беспамятством и бодрствованием. О Максиме, о том, чтопроизошло в Нотр-Дам де Лоретт, она никогда не говорила. Татьяна тожепомалкивала. Губы у Риты были вспухшие, черные (девушка кусала их, сдерживаякрик), глаза ввалились. Она вдруг стала до боли похожа на Лидию НиколаевнуШатилову, какой та была перед смертью, на чуть живую старуху Эвелину Ле Буа, иТатьяна благодарила Господа Бога за каждый день, который тот подарил ее дочери.

Краснопольский навещал ее часто. Он оставил Рите книжку(стихи Георгия Адамовича), которую взял когда-то у мертвого Дмитрия Аксакова, иРита перелистывала ее часто-часто. Глаза ее не скользили при этом по строчкам,порой они вообще были крепко зажмурены, и вскоре Татьяна поняла, что дочьоткрывает книгу, только когда не может справиться с болью. Она не читает – онастрадает.

Страдала и мать, страдала за нее. Но даже и ей невозможнобыло вообразить всей глубины горя и боли, в которых тонула Рита в столь тяжелыедни своей жизни. Конечно, ей не дано было знать, что даже и это горе, и этаболь однажды покажутся ей ничтожными по сравнению с тем, что ее ждет…

Ну и слава Богу, что небеса не позволяют нам провидетьбудущее!

Лица врачей, навещавших Риту, между тем становились всемрачнее. Создавалось впечатление, что они не знают, как ее лечить, и готовыумыть руки. Но как-то раз Татьяна, вернувшись из дома (иногда она там все жебывала), застала около Ритиной кровати какого-то мужчину, необычайно худого,изможденного – больничный халат болтался на нем, будто был напялен на швабру.Но у него была большая голова, широкие плечи, и понятно было, что когда-то онвыглядел, как настоящий богатырь. У мужчины было обтянутое пергаментной кожейлицо, но все равно чувствовалось, что он вовсе не старик, что ему лет тридцатьсамое большее.

«Где ж он так исхудал? – ужаснулась Татьяна. – Голодом егоморили, что ли?»