Где-то, когда-то, давным-давно тому назад…

И. Тургенев

Весь мир – как огромный цветок.

Ты плачешь от счастья, без сил,

При мысли, что хоть на часок

И ты этот мир посетил.

А. Лодзинский

…И потому, что время длится бесконечно,

И потому, что этот мир велик,

И потому, что мы с тобой могли

Не повстречаться…

Благословляем мы богов

За то, что сердце в человеке

Не вечно будет трепетать,

За то, что все вольются реки

Когда-нибудь в морскую гладь…

Р. Броунинг

Старая дама сидела в зеленом металлическом кресле околофонтана в Тюильри и щурилась на ослепительное небо. Среди череды сырых иветреных дней, ознаменовавших начало года (даже в ночь на первое января шелнастоящий, праздничный, новогодний проливной дождь), наконец-то выдался такойвот – тоже ветреный, но до того солнечный, что с самого раннего утра Тюильрибыл наполнен народом. Нет, многочисленные туристы, решившие встретить Новый годв красивейшем городе мира, еще не выползли из своих отелей – это парижанеловили краткий миг света и сияния. Опять же, день был выходной, поэтому околофонтана, карусели и коновязи толпились мамы и папы со своими отпрысками. Откарусели до старой дамы долетали звуки незатейливых веселеньких мелодий, от фонтана– жадное кряканье уток, которые выпрашивали у зевак кусочек багета, а отконовязи доносился успокаивающий голос маленького рассудительного португальца,который водил по кругу выводок терпеливых пони и осликов. На их спинахвосседали парижане в возрасте от двух до семи лет. Малышню привязывали к седламверевками. Те, что постарше, сами вдевали ноги в стремена, сами держались,щеголяли удальством, снисходительно посматривая на родителей, и ужаснонегодовали, если какая-нибудь aan или grand-иre пристраивались обочькавалькады, беспокоясь за свое дитятко. Впрочем, ехидно подумала старая дама,почти каждый парижанин может нынче сказать о себе: «Je ’en foutise!», [1] – нуа выдается это за то, что они, мол, уважают достоинство подрастающегопоколения. А потому большинство родителей терпеливо переминалось с ноги на ногуу коновязи, ожидая, когда дети и внуки вернутся с верховой прогулки.

Не смогла преодолеть своего беспокойства только одна высокаяженщина. Она шла рядом с пони, на котором сидела амазонка лет двух. Женщинаследила за малышкой, а старая дама следила за ней.

Конечно, не француженка. Сразу видно! Слишком красивая. Этоведь всем известно, как закон природы: если дама элегантно одета, значит,француженка. Если красива – значит, славянка. Да, есть что-то такое в лице,особенно – в безмятежном взгляде серых глаз. Европейцы так не смотрят, не умеютсмотреть, вот разве что дети… но и те отучаются очень быстро: жизнь их отучает.Ну, c’est la vie! А славяне сохраняют такой взгляд до преклонного возраста –да, их загадочная душа… Поскольку старая дама сама имела славянские корни, онаочень любила это выражение о загадочной славянской душе.

А вот, кстати, о возрасте. Интересно, сколько лет красивойславянке? Стройная, лицо почти без морщинок, хорошо одета… Да разве угадаешьвозраст нынешних ухоженных дам? Ей может быть и тридцать пять, и сорок пять, ибольше, современная косметика творит чудеса. Повезло нынешним красавицам!

– Ты не боишься? – раздался обеспокоенный голос той женщины,и старая дама даже вздрогнула: надо же, угадала! Она в самом деле славянка,вдобавок русская. Теперь дама поглядывала на эту особу с особеннымлюбопытством.

Несмотря на то что фамилия дамы была Ле Буа и она родилась ивсю жизнь прожила во Франции, она тоже была русская. Чистокровная русская! ЛеБуа ее звали не по мужу, а по отчиму. Замуж мадам Ле Буа (вообще-то ееследовало бы называть мадемуазель, но, согласитесь, как-то не совсем ловко именоватьсядевицею в возрасте восьмидесяти двух лет, поэтому она никогда не поправлялатех, кто называл ее мадам) за всю свою жизнь так и не вышла, хотя любовников унее было великое множество. Единственный раз она собиралась под венец, но неуспела – жениха ее убили. И с тех пор ни разу не возникало у нее желаниясвязать хоть с кем-то свою судьбу. А впрочем, нет, однажды все же мимолетновзбрела ей в голову такая блажь… Это было сорок два года тому назад. Но,конечно, тот порыв и в самом деле был сущей блажью. Во-первых, долго нельзя таклюбить, как любили они с тем мужчиной. Страсть в браке быстро проходит, и насмену ей является тоска. Выходить замуж по страсти следует только вшестнадцать-семнадцать лет. Когда она собиралась под венец впервые, ей как разисполнилось шестнадцать, и она была страстно влюблена, что было вполненормально, естественно. А вот в другой раз… Главное, тот человек был совершенночужд ей, ну вообще чужой человек, из далекой и страшной, чужой, хоть и роднойстраны… Ох, какая кошмарная страна – Россия! Когда-то оттуда бежали отец и матьмадам Ле Буа, а потом, спустя почти полвека, бежала и она… с растерзаннымсердцем, потеряв за один только год столько души своей, что, казалось, вовек необрести утраченного, никогда более не обрести покоя. Но время, всемогущее времяунесло горе, смыло его, как река. Время и в самом деле похоже на реку, на воду– все смывает. И лечит все, будто целебная вода. Хорошо это или плохо?Неизвестно. Шекспир отвечал однозначно: «Время – для немногих счастье, скорбь –для всех!»

Мадам Ле Буа пожала плечами. Она бы не стала утверждатьстоль категорично. Ей-то воспоминания о былых временах уже не приносят нискорби, ни счастья, ни ужаса. Хотя… Нет, она лукавит перед собой. Разве вчеравечером, когда она шла мимо церкви Святого Юсташа в Ле Аль, она не испыталаподлинного страха от внезапно нахлынувшего воспоминания?