Гуапо знал, что, если ему не удастся снять труп своей жертвы, маримонда провисит в том же положении до тех пор, пока не сгниет окончательно, если только какая-нибудь хищная птица или муравьи не съедят ее, прежде чем она успеет разложиться. Поэтому он взялся за топор, чтобы повалить дерево, так как не желал отказываться от добычи. Вдруг ему показалось, что другая обезьяна раздвигает ветви возле той, которую он убил. В самом деле, крошечное создание той же породы вынырнуло из листвы, спустилось по хвосту к телу мертвой маримонды, обвилось руками вокруг ее шеи и принялось стонать, проявляя признаки неутешного горя: маленькая обезьянка оплакивала свою мать.

Леона глубоко взволновала эта сцена, но индеец как ни в чем не бывало достал из колчана вторую стрелу, которую предназначал для осиротевшего детеныша, когда вдруг на верхней ветке появился самец, отец маленькой обезьянки; он услыхал предсмертный крик своей подруги, возвратился в одно мгновение, чутьем сообразив, что теперь остается спасать только малыша, схватил своим длинным хвостом обезьянку, вскинул ее себе на плечи и скрылся из вида, прежде чем Гуапо успел выпустить стрелу. Но индеец не желал отказываться от своего жаркого из обезьяны; взяв топор, он срубил дерево и, сняв с него маримонду, содрал с нее кожу, после чего обезьяна приобрела поразительное сходство с ребенком.

Оставалось только зажарить ее, и Гуапо решил приложить все свое старание, чтобы маримонда была приготовлена по всем правилам индейской кухни. Из ветвей пупуны, древесина которой почти огнеупорна, он соорудил нечто вроде подмостков, усадил на них обезьяну, сложил ей крестообразно руки, склонил голову маримонды на грудь и развел большой костер; вскоре дым густыми клубами окутал обезьяну со всех сторон, но это, по понятиям индейца, должно было только улучшить вкус жаркого.

Гуапо оставалось теперь только запастись терпением: чтобы блюдо было вполне готово, надо было дать мясу совершенно обуглиться и сделаться совершенно жестким и сухим, после чего оно могло бы сохраняться несколько месяцев, нисколько не портясь.

Белые, живущие в тех странах, также едят обезьян, и некоторые даже находят, что мясо это довольно вкусно; но они готовят его иным образом и предварительно отрубают голову и руки, чтобы уничтожить неприятное сходство с человеком.

Одни породы обезьян съедобны, другие довольно неприятны на вкус; есть и такие, к которым белые не пожелали бы притронуться, но индейцы не делают между ними никакой разницы и без разбора употребляют в пищу всех. Для них обезьянье мясо то же, что баранина для англичан, и из всех видов дичи на первом месте у них стоит обезьяна. Правда, не следует забывать, что там эти животные встречаются чаще, чем какие бы то ни было другие, и что, если бы не они, туземцам оставалось бы довольствоваться только рыбой и птицей.

Гуапо продолжал терпеливо возиться со своей маримондой; остальные же покончили с ужином и расположились в некотором отдалении от дымившего костра, с любопытством наблюдая различных птиц, находившихся на берегу.

Там были ярко-красные фламинго и несколько пород ибисов, тигровые журавли, названные так вследствие того, что оперение их напоминает шерсть ягуара.

На сухой ветке, выдававшейся над водой, расположился одинокий алкион115, тут же крупная гарпия116, орел-рыболов117, так же как и его североамериканский сородич – белоголовый орел, носился над самой водой, выискивая добычу, между тем как мускусные утки118 огромными стаями летали над рекой.

Держась в стороне от прочих, подобно алкиону, сидела ракоедка119, странная птица из породы цапель; клюв ее имеет вид двух лодок, обращенных друг к другу внутренней стороной; время от времени эта птица прыгала в воду, которая в этом месте была довольно мелка, и широкими челюстями то и дело выхватывала оттуда то рыбку, то рака, то лягушку.

Там же можно было заметить и птицу, которая внешним видом напоминает водяную курицу; впрочем, и нравом своим она также походит на нее. Это была так называемая верная хакана120, или чуза, несколько разновидностей которой водится не только в Южной Америке, но и в тропических областях Старого Света.

Из этих разновидностей та, что заслужила прозвище «верной», величиною бывает с обыкновенную курицу, но шея ее гораздо длиннее, а ноги значительно выше, так что стоя она имеет в высоту от сорока пяти до пятидесяти сантиметров. Оперение ее темно-бурого цвета, но на затылке она имеет гребень из двенадцати черных перьев длиною от семи до восьми сантиметров каждое. На сгибах крыльев у нее есть шпоры сантиметра в полтора длиною, которыми она пользуется в качестве орудия защиты, но только в тех случаях, когда на нее нападают, сама же хакана никогда не набрасывается первая, так как это очень мирная птица.

Из всех внешних особенностей хаканы наблюдателя больше всего поражают ее ноги; огромных размеров пальцы, из которых три обращены вперед и один назад, сильно затрудняют ей ходьбу по земле; зато благодаря их величине она свободно может ступать по листьям кувшинок и других водяных растений, не погружаясь в воду, откуда достает насекомых и личинки, составляющие главную пищу ее.

Обычно молчаливая, она издает тревожный крик при малейшей опасности, а так как благодаря чуткому слуху она различает самые отдаленные звуки, то индейцы приручили ее и пользуются ею как ночным сторожем. Испаноамериканцы также держат верную хакану при птичьих дворах, где она защищает домашнюю птицу от нападений крылатых хищников; она зорко следит за малейшими движениями доверенного ей стада, мужественно защищает его, почти всегда с успехом, и ни при каких обстоятельствах не покидает своего поста.

Но в тех местах водились не только голенастые птицы и рыболовы. Среди деревьев порхали стаи попугаев – ара, куруку и туканов. Немного поодаль, на дереве, обремененном плодами, сидели белоснежные птицы величиною не больше дрозда, с широким клювом, у основания которого торчал довольно большой мясистый нарост, свешивавшийся вниз, как у индюка; это были «касмаринчо», или «птицы-колокольчики», прозванные так за звонкий крик, который они издают в полдень, то есть в то время, когда в тропических широтах вся природа погружается в сонливое безмолвие.

Это любопытное зрелище дало дону Пабло возможность рассказать несколько интересных историй; время проходило незаметно, и никто даже не подумал ложиться спать. Гуапо, продолжавший возиться с приготовлением жаркого, еще не ужинал; сидя перед огнем, на котором коптилась уже почерневшая маримонда, он вдыхал с наслаждением запах обугленного мяса и то и дело поправлял огонь, помешивая угли длинной палкой и сгребая в сторону золу.

Наконец жаркое было готово. Гуапо поднялся, держа в одной руке нож, а в другой палку, раздвоенную на конце наподобие вилки, как вдруг – о, ужас! – почва заколебалась под его ногами, и он почти потерял равновесие. Не успел он прийти в себя от испуга, как раздался сильный грохот, земля приподнялась и разверзлась; в одно мгновение ока угли, зола, обезьяна и сам Гуапо разлетелись в разные стороны.