Как раз одновременно с этой каплей упала ещё одна: я чуть не потеряла дочь. Изо всех сил стараясь уберечь Алиску от всех этих гнусных семейных разборок, я очень долго никак при ней не комментировала поведение отца и бабки с дедом, да и Женя мне постоянно напоминал:

— Держи себя в руках! Нельзя девочке говорить ничего плохого о близких! Терпи.

Я терпела. Чего мне это стоило, даже не знаю, кто поймёт. Но я «домолчалась»! Дочь, получая информацию только с одной стороны, сильно задумалась. Я стала замечать, что девчонка меняется: смотрит на меня как-то странно, дерзить начала, а иногда даже хамить. И вот, в один ужасающий день всё то, чем её «накачивали» любящие родичи, прорвалось, она многое мне высказала про меня. И про своего «святого» папу.

В тот день Женя вызывал мне «скорую». Это была первая «скорая», потом были и вторая, и третья. Я, как выясняется, смогла бы выдержать многое, но не отступничество моей единственной девочки.

И тогда я, нет — мы, потому что Женя поддержал меня в этот раз, приняли решение больше не молчать: надо было срочно спасать девчонку и наши с ней отношения. Мне пришлось рассказать дочери, как на самом деле обстоят дела в нашем семействе. Пришлось говорить, что мои родители, к сожалению, часто лгут, в том числе и ей. Пришлось говорить, что её папа, возможно, из-за всех неприятностей перестал соображать, что делает и говорит. Пришлось доказывать дочери, что её мать — не чудовище. Всё это, разумеется, я сопровождала массой фактов и доказательств. Наконец Алиса сказала:

— Мам, прости, я просто дура. Я думала, бабуля в принципе не может врать, и папа тоже...

— А я разве такая, как они говорят? Как ты могла верить в эту ложь?

— Я не знала, что думать. Я запуталась, — девчонка шмыгнула но-сом, и меня накрыла волна жалости: боже, какие же мы, взрослые, сволочи, когда ради мелкого сведения счётов, из-за своей злобы и уязвлённого самолюбия, смеем так мучить наших ещё совсем не взрослых детей! И ещё я подумала, что если бы Алисе было не 16 лет, а 10 или 7, у моих родителей и её отца всё равно повернулся бы язык говорить то же самое о её матери, действовать так же. Боюсь, что да. Свои собственные амбиции и личности они ценят гораздо выше, чем личность родного, но как вскоре выяснилось, нелюбимого ребенка.

— Ма, я хочу жить с тобой, — подытожила нашу беседу Алиса. — Можно я перееду к вам насовсем?

Боже, как я плакала и смеялась, как обнимала свою чуть было не потерянную куклу, как была счастлива! Алиса переехала к нам, в свою комнату, и хотя бы этот кошмар закончился.

Но я всё-таки свалилась. Свалилась так, что уже почти не вставала. Ни на одну работу выйти так и не смогла. В «вертикальном положении» я проводила часа четыре в день, остальное время вынуждена была лежать. Мне было очень-очень плохо...

Женя, подняв на уши всю Москву, нашёл для меня врача. Л. В. — очаровательная женщина, очень опытная, умница-красавица... Я могу долго петь ей дифирамбы, ибо именно с момента её появления в моей жизни началось Лечение и очень медленное, очень долгое, но Выздоровление.

В первую нашу встречу я была просто сражена наповал тем, что она с полуслова понимала абсолютно всё, о чём я ей рассказывала. Я только начинала говорить о своих ощущениях, которые медики называют симптомами, как она подхватывала и с точностью до мельчайших деталей договаривала иногда за меня. И сама задавала точнейшие вопросы о таких нюансах моего самочувствия, о которых я даже не пыталась говорить, ибо думала, что верные слова не смогу подобрать, и никто никогда меня понять не сможет. Я была в шоке!

— Откуда вы знаете? — я смотрела на неё, как на оракула, шайтана, Мессинга, Калиостро.

— Катенька, милая, это же классика!

— То есть... так не только у меня? Я не первая?

— Нет, что вы! У вас совершенно типичные симптомы, это уже давно известные дела и как лечить, тоже известно. Ситуация осложняется лишь тем, что болезнь в серьёзной стадии и запущена, так что потребуется время. Но мы вас обязательно вылечим! Всё будет хорошо!

Чего мне стоило сдержаться и не разреветься прямо там, в кабинете врача! Меня понимают! Мне верят! Меня не призывают раздражённо «взять себя в руки». Мне не говорят, что я «дурю». Мне помогут, меня спасут...

Милая моя доктор была права: лечение растянулось на несколько лет. Были взлёты и опять падения, для меня очень долго и кропотливо подбирали лекарства. Иногда, уже подобранное, вдруг переставало помогать, и надо было всё начинать сначала. Но процесс пошёл, и изменения в настроении, в самоощущения и даже в моём поведении проявились довольно-таки быстро. Думаю, что если бы не продолжение семейного кошмара, я встала бы на ноги намного раньше и успешней, чем это произошло...

Как только мне становилось легче, как только случался «взлёт», Женя тут же бросался исполнять свою мечту: он возил меня по миру. В перерывах болезни мы успели побывать не раз в Англии, в Штатах, Франции, Испании... И это тоже было лекарством, да ещё каким! Эти поездки, узнавание мира, впечатления и восторги от его многообразия и красоты творили в моей душе совершенно необыкновенную работу. Я стала чувствовать себя не ничтожной единичкой, которая «ноль и вздор», песчинкой серой действительности, по возможности надёжнее укрывающейся от мрачного, опасного мира. Я почувствовала себя Личностью, равноправно причастной к огромному, яркому, замечательному земному шарику, вполне заслуживающему того, чтобы жить на нём и радоваться всему прекрасному, что так щедро дарит нам жизнь. Я стала будто глубже дышать, у меня словно широко открылись прищуренные прежде глаза, я как бы подняла голову и перевела взгляд с серого асфальта вверх и увидела небо: или иссиня голубое, или сказочно звёздное...

Но потом мы возвращались на родину, где были «близкие» — мои родители и Шурик. Существа, будто сделанные из этого серого асфальта, или проросшие сквозь него мрачные, ядовитые анчарчики, источающие исключительно отрицательные эмоции, нетерпимость, зависть и гордыню, а потому такие опасные и вредные для чужого здоровья.

В 2006 году мне сильно «похужело». Страшно вспоминать те дни. И боюсь, что понять меня сможет только тот, кто испытывал нечто подобное. У меня пропали желания. Все разом. Не хотелось ни-че-го, вообще ничего. Я не понимала, как это ещё недавно я могла желать, к примеру, посмотреть какой-то фильм, прочитать книгу, съесть вкусное пирожное... Как это — хотеть? Что это такое? Почему люди что-либо хотят? Каким, простите, местом? И для чего? Это были не риторические вопросы, я на самом деле не понимала...

Я не хотела есть. Еда по вкусу стала пластиковой — абсолютно вся! Меня от неё тошнило.

Я перестала различать цвета. Мир поблек и как бы выгорел. Не стало ярких красок, всё вокруг было похоже на уже изрядно обсыпавшуюся кино— или видеоплёнку.

Не стало запахов — вообще! А вот ощущение, что нечем дышать преследовало меня ежедневно.

— Сегодня сильная загазованность? Экологические проблемы в городе? — вяло спрашивала я у Жени. — Почему совсем нет кислорода?