В Москве Вилю ждут большие перемены. Главная — в Большом Афанасьевском переулке построили дом для старых большевиков, и ей, вместе с Ильей, Машей и Андрюшей, дают там квартиру («дают» — громко сказано, Нина Петровна расстаралась, ходила со своим любимым «пионером», рисовавшим «Самого», и била челом). Деревянный домик на Большой Бронной сносят — пора Москве становиться каменной и многоэтажной. Новая семья — новый дом. А старая, родительская, семья, скрипит, как рассохшееся дерево, вот-вот распадется.

Валериан Павлович зовет Вилю пообедать. Он приехал в Москву ненадолго, все ездит мосты инспектирует.

— Конечно, папа, мы с Илюшей завтра прибежим, ты ведь его не видел даже.

— Знаешь, — Валериан Павлович дышит в телефонную трубку, — давай сходим в ресторан, вдвоем.

— Ну, можно, — Виля тут же вспоминает слезы матери, когда она была у нее после убийства Кирова. Нина Петровна тогда так ничего и не рассказала. — В Кремлевку? — Родители если ходили обедать, то только в дом напротив, где располагалась так называемая кремлевская столовая, для своих.

Отец опять мнется:

— Лучше посередине, между мной и тобой, на Тверскую.

Виля не то что не улавливает тревожных оттенков в голосе отца, для нее, честно говоря, родители сейчас — старые перечники, которые и всегда жили как-то не так (не то что они с Илькой), а тут еще драмы… Виля чувствует себя страшно помолодевшей, а на днях они с Ильей и вовсе станут первокурсниками — пойдут слушателями в Институт красной профессуры. Почему-то именно в Миллерово, в убогой газетенке, Виля осознала, что у нее нет высшего образования, а без него теперь хорошей работы не получить. У Ильи совсем уж — четыре класса церковно-приходской, раньше об образовании никто и не вспоминал, теперь в анкетах — обязательный пункт. Илья хочет учиться на историка, ну и Виля заодно с ним.

В грузинском ресторане (других, кажется, и не было) Виола с отцом устроились у окна и долго молчали. Ну, то есть заказывали еду, прогревались с мороза сладкой хванчкарой, отец откашливался, но все не мог начать разговор.

— Не хочешь ли ты свадьбу устроить, гостей позвать? — вдруг спросил.

— Гостей как не позвать, — с иронией отозвалась Виля, — на новоселье, а свадьба — это подвенечное платье, что ли, с венчальными кольцами? Вы, папа, жениться на старости лет собрались?

На Вилю вдруг напала дерзость. Валериан Павлович встрепенулся:

— Послушай, дочка, мы с твоей мамой женаты уже тридцать пять лет. И, разумеется, мы будем жить вместе, но… В общем, я полюбил одну женщину, ее зовут Антонина. Я должен был тебе это сказать, чтоб ты знала. Потому и задания себе такие взял, чтоб меньше бывать дома, не травмировать, хотя мне кажется, твоей маме я вовсе и не нужен. Мы с ней немножко разошлись во взглядах…

Валериан Павлович задумался. Виля тоже — она давно уже не считала, что у ее родителей есть какие-то взгляды. Мать все время пыталась ее от чего-то уберечь, а отец… она с юности не обсуждала с ним ни свои дела, ни политику вообще.

— Короче, меня тревожит то направление, в котором идет наша жизнь, и я все чаще вспоминаю Георгия Валентиновича Плеханова. Уйду на пенсию, наберу учеников, буду ставить мосты где-нибудь подальше от Москвы. На днях тут один даже из Бельгии приехал, хочет участвовать в проектировании, но непременно, чтоб мост через Москва-реку.

Виля похолодела:

— Как зовут?

— Марк Виллемс зовут, почему спрашиваешь?

Виля выпила хванчкару залпом, тут же налила еще.

— Что с тобой? — отец не понимал Вилиной реакции.

— Ты с ним общаешься? — у Вили недобро загорелся глаз.

— Я его даже не видел, мне только анкету передали. Ты его знаешь?

— Да, то есть нет, не знаю.

У Вили стучало в висках, сдавило голову, и она испугалась возвращения эпилепсии, которая давно о себе не напоминала. Марк по фамилии догадается, что это ее отец, Виля о нем рассказывала, вдруг еще придет на Бронную, наверное, помнит адрес, «но я другому отдана и буду век ему верна», надо ускорить переезд — проносилось в Вилиной голове, и она поняла, что ей срочно нужен люминал. Она давно не носила его с собой.

— Папа, такси, срочно домой, голова…

Виола вскочила, отец стал судорожно рыться в портмоне, хотя счет еще не приносили, положил на стол десять рублей, сказал официантке, что вернется, и побежал вслед за дочерью. Он так и не понял: то ли у Виолы сам по себе разыгрался приступ, то ли упоминание этого бельгийца оказало на нее такое действие. Когда Валериан Павлович очутился в своем кабинете, анкета со стола исчезла, ему сказали, что Виллемсом займутся другие товарищи. Цфат попытался что-то разузнать, но ему строго указали на его место — он ведь был уже не замнаркома, а замзам, на деле — вроде консультанта.

Илья был испуган. Вечером, когда он пришел, Виля спала, а нянька Катя сказала, что у Виолы Валерьяновны «стрясся припадок головы». Четырнадцатилетний Андрюша успокоил:

— У мамы уже так было, пройдет. — И через паузу: — Могу сказать, почему ей стало плохо.

— Ну?

— Она с дедом говорила, он ее привез, а у них с бабушкой плохие отношения, вот мама и разволновалась, — разоткровенничался Андрей, проживший полтора месяца в доме у бабушки. — Бабушка меня все время пионером зовет, пора в комсомол вступать. Ты комсомолец?

— Я давно в партии, — Илья этим гордился.

— А лет тебе сколько?

— Двадцать три в Миллерово отмечали, но возраст, Андрей Иваныч, всего лишь цифры, важно, что ты к этому возрасту сделал, а не сколько прожил.

— Откуда ты знаешь, что я Иванович?

— Мама рассказывала.

— Я отца никогда не видел, и фотографий нет, — Андрей будто сомневался в своем отчестве.

— Твой папка — герой Гражданской войны, тайный, самый главный герой, про таких никто не знает, погиб он смертью храбрых или его перебросили за границу, мы ведь кольцом врагов окружены. Так что можешь гордиться, — сымпровизировал Илья.

— Мама никогда такого не говорила, она мне ничего не рассказывает, — вздохнул Андрей. — Хочешь, покажу тебе свои рисунки?

Он с самого начала отнесся к Илье с приязнью, ему не хватало рядом взрослого мужчины.

Наутро Виля отправилась в жилконтору новой квартиры — узнавать, когда можно вселяться. Ей сказали, что все готово, задержка за обоями, малярши никак не поклеят. Нашла малярш, выяснилось, что обои застряли на складе, поехала на склад, показала известинское удостоверение, хотя больше там не работала и вообще была безработной, фиктивно числясь в отпуске по болезни. Документ правдивей жизни, подумала Виля: «Большевистский путь» продолжал перечислять ей зарплату. Удостоверение подействовало, обои клеили уже на следующий день и начали прямо с Вилиной квартиры на четвертом этаже.

Обустройством дома Виола занялась с полной отдачей. Первым делом они с Ильей купили кровать, Виля не хотела перевозить свою с Бронной, не потому что кровать была такой уж рухлядью, но на ней незримо лежал отпечаток прошлого, которое не хотелось тащить в новую жизнь. Они с Ильей решили обставлять новую жизнь только красивыми вещами, из старого взяли тоже красивые — туалетный столик карельской березы, сервировочный столик-бар на колесиках, стеклянный, в бронзовом каркасе, с деревянной окантовкой дверцы — вещи не очень нужные, но памятные, из детства. У них оказалась долгая жизнь, сколько уж всякой мебели, купленной позже, пришлось выбросить, а эти переехали в XXI век.