Каким образом вы можете впасть в такую ошибку? Это издержки старого образа мыслей, ведь это именно то, на что указывал Моси, когда говорил, что придавать внимание изуродованному пальцу и пренебрегать уродствами души – значит игнорировать истинный порядок вещей. Это все равно что не чувствовать разницы между важным и не важным, останавливаться на пустяках и оставлять без внимания нечто ценное. Человеческий инстинкт подталкивает его отдавать предпочтение великому перед малым, важному перед не важным.

Если человека пригласили на обед родственники или знакомые, когда гости собрались и основная часть угощения уже исчезла, он осматривается и, пялясь на своих соседей и сравнивая крошечные кусочки жареной птицы или рыбы, поставленные перед ними, замечает с вылезающими от изумления из орбит глазами, что они почти на полдюйма больше, чем те, что подали ему. Тогда, чуть не лопаясь от ярости, он думает: «Что же на уме у этого хозяина? Господин Тарубэй – гость, но ведь и я тоже. Что же этот тип себе думает, угощая меня так плохо? Здесь должен быть какой-то злой умысел». И вот так у него в уме возникает предубеждение против хозяина. Будьте так добры, поразмыслите об этом. Разве пристало человеку выказывать свою досаду, позавидовав куску жареной птицы или мяса? И все-таки даже в таких пустяках, как эти, разве пристало демонстрировать, что в жизни люди стараются получить кусок побольше и проявляют неприязнь ко всему мелкому. Как может человек стыдиться своего искривленного пальца и не считать несчастьем, если у него кривая душа? Вот так они отказываются от вещи ради ее тени. Моси строго порицает такое пренебрежение истинным порядком вещей. Что за заблудшие и сбившиеся с толку существа эти люди! О чем говорит старинная песнь? «Спрятанное в далеких горах дерево, которое кажется сгнившим, может еще дать цветы, если у него уцелела сердцевина». Какое имеет значение, кривая у тебя рука или нога либо нет? Важно-то сердце! Но если у вас кривая душа, что из того, если у вас кожа светлая, нос орлиный, волосы густые? Все это только бросается в глаза, но совершенно бесполезно. Это все равно что класть конский навоз в позолоченную лаковую коробку для завтрака. Это именно то, о чем говорится: «Не все то золото, что блестит».

Вот посудомойка намывает горшки у кухонной раковины, а поваренок Тёкити подходит и говорит ей:

– У вас нос перепачкан углем, – и указывает на отвратительное пятно.

Посудомойка, довольная, что он ей об этом сказал, отвечает:

– Правда?! А где именно?

Тут она наматывает на палец полотенце и, наклонив голову, скашивает глаза к носу и крутит пальцами, словно знаменитый Гото[115] за работой вырезает узоры на рукоятке меча.

– Послушай, Тёкити-сан, все уже чисто?

– Ничуть. Сейчас вы размазали еще и на щеку.

– О боже! Боже! Где же оно может быть?

И тогда она смотрится в раковину с водой, как в зеркало, и дочиста умывает лицо, а затем говорит про себя: «Что за милый мальчик этот Тёкити!» – и думает, что нужно из благодарности за ужином зачерпнуть половником ему порцию побольше, и снова рассыпается в благодарностях.

Но если тот же Тёкити подойдет к ней и скажет:

– Ну, в самом деле, и ленива же ты! Хотелось бы мне, чтобы ты не была такой сварливой!

И как вы думаете, что тогда ответит ему посудомойка? Поразмыслите минутку.

– Пропади ты пропадом, нахальный мальчишка! Будь у меня скверный характер или костлявая фигура, стала бы я ему помогать? Убирайся ко всем чертям! Вот увидишь, я больше ни за что не стану стирать твое грязное постельное белье.

И она становится сущим дьяволом, только без рогов. Есть и другие люди, кроме этой бедной посудомойки, которые поступают точно так же, как она.

– Извините меня, господин Гундабэй, но вышитый фамильный герб – мон – на вашем церемониальном платье, кажется, слегка перекосился на одну сторону.

Господин Гундабэй принимается поправлять свое платье с большой аккуратностью.

– Благодарю вас, господин. Я десять миллионов раз обязан вам за вашу заботу. Если только я в чем-нибудь могу сослужить вам службу, прошу оказать мне честь и дать мне знать об этом. – И с сияющим лицом он рассыпается в благодарностях.

Но вот оборотная сторона той же картины:

– Вот уж действительно, господин Гундабэй, вы не слишком-то умны. Похоже, вы ровном счетом ничего ни в чем не понимаете. Прошу вас, станьте человеком с откровенной и честной душой. Мне и вправду печально видеть человека с таким испорченным сердцем.

И каков будет его ответ? Он поворачивает свой меч за поясом, готовясь обнажить его, и начинает барабанить пальцами по рукоятке. Все это выглядит так, как будто все вскоре закончится сражением.

Действительно, если вы помогаете человеку в чем-то, что имеет отношение к телесному, он принимает это очень доброжелательно и принимается исправлять положение. Если кто-то помогает другому исправлять душевные изъяны, ему приходится иметь дело с человеком, бродящим в потемках, который приходит в ярость и не прилагает никаких усилий, чтобы исправиться. Как это все выбивается из гармонии! И все-таки есть люди, которые до такой степени сбиты с толку. Не является это и каким-то особенным и необычайным недостатком? Такое ошибочное понимание великого и мелкого, формы и содержания присуще всем нам – и вам, и мне тоже.

Пожалуйста, я прошу вашего внимания. Форма бросается в глаза, но душа в глаза не бросается. Следовательно, то, что душа перекосилась и стала кривой, не вызывает боли. Все это повлечет за собой кару божью, и поэтому мы не можем позволить себе легкомыслия.

Хозяин некоего дома зовет своего слугу Тёкити, который сидит и дремлет на кухне.

– Эй, Тёкити! Все гости ушли. Пойди и убери вино и рыбу из подсобной комнаты.

Тёкити протирает глаза и, буркнув что-то в ответ, отправляется в заднюю комнату. Оглядевшись, он видит угощение, выставленное на подносах и в чашах. Удивительно, как быстро спадает с него сонливость. Теперь-то ему торопиться некуда. Его глаза сверкнули жадностью, и он говорит:

– Ого! Тут масса всего соблазнительного! На подносе осталась всего одна порция омлета. Ох уж эти гости! Просто оголодавшая толпа! А это что такое? Похоже на пирожки с рыбной начинкой. – С этими словами он берет один и целиком запихивает в рот. Тут его взгляд останавливается на похлебке из мелких каракатиц в китайской фарфоровой чаше.[116] Маленькие красавицы сидят кружком, словно буддийские монахи, погруженные в медитацию. – О боже! Как мило!