И когда тот закончил рассказ с тяжким вздохом, мужчина лет сорока пяти возразил ему:

– Нет, нет, хотя вы и носитесь со своими несчастьями, ваш сын всего лишь сумасброд. Это не причина для столь большой печали. Я расскажу вам совсем иную историю. В последние годы мои лавочники ввергли меня в долги: считая, что пятьдесят или семьдесят серебряных монет – это пустяки, они подделывали бухгалтерские книги. Подумать только! А я-то держал этих мошенников с тех пор, когда они были несмышлеными детишками, неспособными самостоятельно высморкать нос, а теперь, как только стали приносить хоть какую-то пользу в лавке, они начали делать долги и не приносят никакой пользы своему хозяину. Вы же тратите деньги только на своего собственного сына.

Тогда другой господин сказал:

– Ну, я думаю, что тратить деньги на работников в своей лавке – не такое уж тяжелое испытание. Вот я в последнее время попал в очень неприятное положение. Не могу получить ни монеты со своих клиентов. Один должен мне пятнадцать монет, другой – двадцать пять. Действительно, этого хватит, чтобы человек чувствовал себя так, словно у него сердце разрывается.

Когда он закончил говорить, пожилой господин, сидевший напротив него, поигрывая веером, сказал:

– Несомненно, господа, ваши жалобы небезосновательны. И все-таки, когда твои родственники или друзья постоянно просят у тебя хоть немного денег или оплаты счетов, когда у тебя полным-полно прихлебателей, которые зависят только от тебя, этот случай гораздо хуже. Вот в каком я нахожусь положении, господа.

Но не успел пожилой господин произнести эти слова, как его сосед воскликнул:

– Нет, нет, вы все, господа, живете в роскоши, по сравнению со мной. Пожалуйста, выслушайте, что мне приходится переносить. Моя жена и моя мать никак не могут поладить между собой. Целыми днями они, словно два барана, бодают друг друга. В доме просто невыносимо находиться, словно он полон дыма. Я часто подумываю, что лучше будет отправить мою жену назад в ее деревню, но вспоминаю о двух наших малолетних детках. Если вмешиваюсь и принимаю сторону жены, моя мать обижается. Если я браню жену, то мать говорит, что я обращаюсь с женой так жестоко, потому что она – не моя плоть и кровь, и за это меня ненавидит. Все эти неприятности и тревоги не поддаются описанию. Хотелось бы мне, чтобы между ними была стена.

И так они говорили хором, каждый описывал свои неприятности. В конце концов один из собравшихся господ, опомнившись, заметил:

– Ну, господа, олень определенно должен был реветь, но мы были так поглощены нашим разговором, что теперь не узнаем, ревел олень или нет, – ведь мы могли его просто не услышать.

С этими словами он раздвинул фусума веранды-энгава, выглянул наружу и – о чудо! Огромный самец оленя совершенно безмолвно стоял перед садом.

– Эй! – сказал человек оленю. – В чем дело? Раз ты все это время был здесь, почему не ревел?

Тогда олень отвечал с невинным видом:

– О, я пришел сюда, чтобы послушать ваши горестные жалобы, господа.

Ну, разве не смешно?

Старики и юноши, мужчины и женщины, богатые и бедные не прекращают ворчать и жаловаться с утра до ночи. Все это – результат душевного нездоровья. Короче говоря, из эгоистических устремлений они способны на любой дурной поступок, чтобы достичь невозможного. Это привносит в мир всевозможные неприятности и требует наказания. Если вам когда-то была дана совершенная душа, то, зная, что невозможное – невозможно, и осознавая, что трудное – трудно, вы избавите себя от излишнего беспокойства. Что говорит «Лунь юй»?[120] Мудрец, независимо от того, предназначено ли ему судьбой быть среди богатых или среди бедных, находиться среди варваров или пребывать в печали, понимает свое положение инстинктивно. Если люди не понимают этого, они думают, что причины боли и удовольствия заключаются в теле. Игнорируя свою душу, они безоглядно гонятся за телесными удобствами и погружаются в расточительность, что заканчивается скупостью. Вместо удовольствий, они сталкиваются с душевными страданиями и проводят свою жизнь в слезах и стенаниях. Так или иначе, но все в этом мире зависит от души. Я умоляю каждого из вас обратить внимание на то, что слезы – это не ваш удел.

Сэппуку (харaкири) – это способ самоубийства, принятый в самурайской среде, в случае если нет альтернативы смерти. Некоторые таким образом совершают самоубийство по собственной воле без принуждения; другим же, совершившим какого-либо рода преступление, ставящее их за границы привилегий самурайского сословия, положить конец своей жизни приказывают вышестоящие. Излишне говорить, что абсолютно необходимо, чтобы приговоренный, свидетели и помощники-секунданты (кайсяку, или кайсякунин), принимающие участие в обряде, должны знать все церемонии, которые необходимо соблюдать. В древние времена некий даймё пригласил несколько человек, сведущих в разнообразных церемониях, чтобы они объяснили ему многочисленные ритуалы, соблюдаемые официальным свидетелем, который осматривает голову и удостоверяет правильность проведения обряда и т. д., а также обучили его всем церемониям, соблюдаемым при совершении самоубийства. Затем он показал все эти ритуалы своему сыну и всем своим вассалам. Другой человек сказал, что, поскольку церемонии, которые должны осуществляться приговоренным, свидетелями и кайсяку, очень важны, люди должны ознакомиться со столь ужасными вещами для того, чтобы тогда, когда наступит время принимать в них участие, их нельзя было бы застать врасплох.

Свидетели наблюдают за совершением самоубийства и удостоверяют смерть. В качестве кайсяку приглашаются люди, выдающиеся в военном искусстве. В древние времена подобные церемонии обычно держали в памяти, но сегодня модно быть в неведении о таких вещах, и, если в редких случаях преступник передается под надзор даймё, чтобы он мог совершить харакири, во время приведения приговора в исполнение часто обнаруживается, что среди вассалов князя нет ни одного человека достаточно компетентного, чтобы быть кайсяку. В этом случае, чтобы отрубить преступнику голову, спешно привлекают человека из другой провинции, и с того дня он берет себе новое имя и становится вассалом князя, либо это дело доверяют представителю среднего или низшего сословия, преодолевая, таким образом, затруднение. Непростительным нарушением приличий считается, если кайсяку, который является офицером высокого ранга – моногасира (капитан), совершит какую-либо ошибку (например, не сумеет отрубить голову одним ударом меча) в присутствии правительственных свидетелей. Поэтому к делу нужно привлечь умелого человека, и, чтобы скрыть отсутствие мужественности у своих людей, князь лично должен провести церемонию наисовершеннейшим образом. Каждый самурай должен уметь отрубить человеку голову, следовательно, призвать чужака, чтобы тот был кайсяку, – значит навлечь на себя обвинение в незнании положений воинского искусства, а это горькое унижение. Однако молодые люди, доверяя своему юношескому пылу, склонны к небрежности и обречены на ошибку. Есть люди, которые не лишены мастерства в привычной обстановке, но теряют присутствие духа на людях и не могут быть оценены по достоинству. Следовательно, поскольку церемония харакири встречается не так уж и часто, тем более важно, чтобы люди, которых призывают быть либо главным действующим лицом, либо кайсяку, либо свидетелями при харакири, постоянно совершенствовали свое мастерство владения мечом и знали все ритуалы, чтобы, когда придет время, не потерять присутствие духа.