— Мне кажется, его имя должно что-то значить, — подхватил идею Галар. — Стекающим мы его, конечно же, не назовем. Как вам… Фрар, Идущий вперед? Народам карликов предстоят тяжелые времена. Это имя несет в себе надежду.

— Мне имя нравится.

— Видно, что болтовня — твоя работа, — проворчал Галар.

— Ему нужно и героическое имя. Например, Кровопийца! — Нир восхищенно поднял мальчика вверх. — Фрар Кровопийца. Такое имя несет в себе все его детство.

Хорнбори откашлялся.

— Не хочу показаться занудой, но не кажется ли тебе, что это имя можно понять превратно?

Нир озадаченно поглядел на него.

— Это как?

— Кровопийца — звучит как-то похоже на имя тирана. Что скажете по поводу… Драконьего молота… или… Драконьего…

— Драконья смерть! — выкрикнул Нир. — Фрар Драконья смерть, король Глубокого города!

Хорнбори несколько раз повторил имя, попробовал его на вкус и представил себе, как его выкрикивают в чертогах Исхавена или других городах карликов.

— Звучит хорошо, — согласился он. Конечно, малыш никогда не станет королем. Править будет он, Хорнбори. Но малыш может стать полезным инструментом на пути к трону.

Нир поднял ребенка над головой.

— Мы спасем тебя, Фрар Драконья смерть. И однажды ты спасешь все народы карликов.

Из пеленок потекло прямо на лицо стрелка.

Галар усмехнулся.

— Мне по-прежнему кажется, что имя Драупнир ему бы вполне подошло.

Гонвалон провел рукой по грубому песчанику. Он был непривычного бледно-красного цвета. Камень был мягким. Обрабатывать его было легко, но он быстро и выветрится. Всего через полстолетия ветер и дождь размоют черты лица Нандалее. Возможно, это произойдет гораздо быстрее, чем жизнь изменит эльфийку.

После разговора с наставниками он оставил девушку одну. Несмотря на то, что в ней таилось столько загадок, он начинал чувствовать, когда ей хотелось побыть наедине с собой.

Он размотал тряпки, защищавшие руки, и принялся собирать брошенные инструменты, которые ронял не глядя, придавая камню форму. Первые контуры скульптуры были уже заложены. Это будет бюст.

Чем дольше он рассматривал обработанный камень, тем отчетливее видел, каким несовершенным мастером был. Пропорции были верны. Грубых ошибок он не сделал. И камень оценил верно. В нем не было трещин и неровностей. Но когда бюст будет закончен, он не затронет сердце созерцающего, это было ясно уже сейчас. Не затронет, в отличие от скульптур из света и воды, которые создавал Элеборн, или песен Ливианны. Он просто создаст изображение, не произведение искусства.

— Камень выглядит как я.

Гонвалон обернулся. Она просто обожает подкрадываться к нему.

Нандалее усмехнулась и надкусила принесенное с собой яблоко. Ярость и отчаяние, излучаемые ею, когда она вышла после разговора с наставниками, словно улетучились.

На ней было белое платье послушницы. Без украшений, без вышивки, но, несмотря на это, элегантное. Оно было сшито по мерке, полностью повторяя изгибы ее стройного тела. Оно настолько сильно облегало ее, что от Гонвалона не укрылось, что под платьем не было ничего.

— Ты опять будешь рассказывать мне, что это мое изображение всегда было в камне, а тебе нужно было лишь освободить его? — Ее улыбка была дерзкой.

— Думаю, я никогда больше не буду говорить о творческом процессе скульптора с тем, кто всерьез причисляет стрельбу из лука к искусству. И, кстати, это скульптура с тебя, а не изображение.

— А почему это тогда называется изобразительным искусством? — Она откусила еще кусочек яблока, а затем положила его на обработанный камень. Нандалее подошла вплотную к нему и улыбнулась своей неповторимой улыбкой. Невинной и чувственной одновременно.

Она провела указательным пальцем по его груди.

— Мне по-прежнему нравится, когда ты весь потный и в каменной пыли, — ее палец опустился ниже, к его набедренной повязке. — С каких пор ты перестал работать нагишом?

— Когда я жду гостей, то пытаюсь выглядеть прилично. Ранг наставника Белого чертога обязывает. Может прийти послушница…

— Такой приличный… — Она улыбнулась. — А я слышала, что в отношении послушниц о вас ходит определенного рода слава…

— И вы осмелились прийти сюда, зная, что обо мне говорят, — он положил руку ей на бедра и притянул ее к себе. От нее пахло лесом, словно, прежде чем прийти сюда, она долгое время ходила по цветам.

— Вы испачкаете мне платье, — смеясь, стала протестовать она.

— Что ж, я слышал, что кобольды, которым придется его стирать, все равно ждут от вас одних неприятностей.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я пользуюсь дурной славой? — Она запустила руку под его набедренную повязку.

— Значит, мы отлично подходим друг другу, — смеясь, он взял ее на руки и понес к подготовленному заранее ложу из мха и лепестков. Он знал, что она придет.

Теплое дыхание коснулось его кожи.

— Ты нужен мне, — прошептала она.

— Разве мы уже на «ты», милая госпожа? — поддразнил он ее.

Ответом на его вопрос стал долгий страстный поцелуй в шею.

Его захлестнула волна раскаленного жара. Он встал на колени, уложил ее на траву и принялся расстегивать обтянутые шелком пуговицы ее платья.

— Теперь на тебе мой знак, — произнесла она и провела пальцем по его шее. — Чтобы другим послушницам не лезли в голову дурные мысли, — продолжая говорить, она развязала его набедренную повязку.

Он бросил бороться с пуговицами и задрал ей платье.

Нандалее притянула его к себе, снова поцеловала. Провела языком по губам, проникла глубже. Прижалась к нему, принимая его в себя. Ее руки вцепились в его плечи. Он застонал, наслаждаясь ее дикой любовью. Отдаваться ей было для него открытием. Она была опытной любовницей. Иногда чувственно ленивой, иногда необузданной и требовательной. Не очень романтичной. Ее любовь была подобна бурному горному ручью, безжалостно уносящему с собой в долину то, что попало в него. И примерно так же он и чувствовал себя: словно его несколько миль тащило по стремнине и каменистому дну ручья, когда с последним вскриком она опустилась ему на грудь. Разбитый, весь в синяках, вынырнул он из реки страсти, заставлявшей забыть обо всем остальном.

Он нежно провел рукой по ее волосам. Она уснула. Дыхание тяжелое. Ему нравилось чувствовать на себе ее вес, теплую, нежную, словно лепестки, кожу.

Он задумчиво глядел в ночное небо, жалея, что этот миг не может длиться вечно. Эльф натянул на нее тонкое платье, чтобы прикрыть. Все оно было в пятнах от травы. Никогда больше оно не будет белым, как недавно выпавший снег.