Взявшись за дверную ручку, Марго оглянулась, ее фраза была искренней и никак не льстивой:

– Мне редко приходилось встречать людей, заслуживающих уважения и восхищения, вы один из них, Виссарион Фомич.

На прощанье она улыбнулась и покинула кабинет.

Отужинали в ресторане, Мирон Сергеевич подвез Елагина до дома. Все уже сказано, но от последнего слова Галицкий не отказался:

– Послушай, Афанасий Емельянович, ты сейчас войдешь в свой дом, войди в него прежним. Там тебя любят и уважают, там дорожат тобой, а переживания оставь здесь. Судьба у каждого своя, ни ты, ни я, никто другой помешать ей не вправе.

– Я, Мирон Сергеевич, как закрою глаза, только полынью ту с оборванными краями и вижу. Да льдинки качающиеся. Ее так и не нашли. Вот уж поистине в воду канула.

– Течением отнесло. Найдут весной, когда лед сойдет. Это была ее дорога, а ты иди своей. Иди домой, вернись к ним.

Домна Карповна пила чай из блюдца, громко причмокивая. Неласково взглянув на сына, она упрекнула его:

– Долгонько ты. Приказать подать ужин?

– Я ужинал с Галицким. Где Глаша?

– Глаша-то на месте. Где ж ей еще быть? Чего как с креста снятый?

– Устал, матушка. Пойду я.

– В спальню аль в кабинет? – ехидно спросила она. Елагин ничего не сказал, но из столовой вышел в дверь, ведущую в спальню. Домна Карповна продолжила чаепитие, бубня под нос: – Хм! Устал он! Устанешь тут – ночами не спать. Ух, окаянный, весь в батюшку, царство ему небесное. Тьфу!

Глафира расчесывалась перед зеркалом, на появление мужа удивленно вскинула брови, в ее глазах застыло ожидание, но ему стало ясно, что жена ничего хорошего не ждет. Да и чего от него ждать? Елагин, сам того не ожидая, остро почувствовал свою вину перед нею, матерью, детьми. Возможно, Галицкий тому причина, ведь это он вразумлял его, а ему самому во сто крат хуже. Елагин подошел к жене, взял ее за плечи, осталось только одно:

– Прости, Глаша. Нашло на меня... наваждение.

Она повернулась, теперь в ее глазах он увидел дрожащие слезы счастья. Елагин упал на колени, Глаша обхватила его голову и прижала к груди, шепча:

– Простила. Милый... я так тебя ждала... Ты научи, я буду любить тебя, как захочешь, только не уходи...

Она целовала его голову, лицо, руки. Глаша смеялась и плакала, а он видел полынью с плавающими льдинками. Ее прятала туманная дымка, да и была она уже далеко, так далеко, как ночная незнакомка. Забудется. Время лечит.

В это же время Надин, одетая в дорожные одежды, стояла у окна и следила за погрузкой чемоданов в карету.

– Ваша милость, пора в путь.

Надин вышла из дома, поежилась от сырого воздуха, как вдруг перед ней выросла знакомая фигура.

– Что все это значит? – требовательным тоном спросил Неверов. – Почему меня не пускают к тебе? Я как юнец слоняюсь у твоего дома. Куда ты едешь?

– О, сколько вопросов, – идя к карете, хохотнула Надин. – Я уезжаю, мой друг. В Париж. Или еще куда... по дороге решу.

– Без меня?

Надин остановилась, заглянула в лицо Неверову, не сомневающемуся в своей неотразимости, и отрезала:

– Мне не нужны ненадежные попутчики.

– Не понимаю...

– А нечего понимать, – не дала договорить ему Надин. – Вы, Орест, мне надоели самолюбованием. Вы же любите только себя – это скучно, а я хочу, чтоб любили меня – это, по крайней мере, необычно... было бы.

– Надин...

– Тсс! – Она приложила пальчик к его губам. – Не люблю сцен. К вашим услугам десятки женщин, которые заблуждаются на ваш счет. Прощайте.

Надин запрыгнула в карету, оставив Неверова с носом.

Автомобилей, принадлежащих убитым, в огромном гараже больницы не обнаружили. Не нашли украшений, денег и телефонов убитых на квартире Чешко, тем не менее, Рябух Кирилл Викторович начал давать показания.

С Татьяной Чешко его связывали давнишние отношения, еще до того, как она села на скамью подсудимых. Видимо, его привлекла неординарность Татьяны, свобода в поведении, и красота, разумеется, не последнюю роль сыграла, веселый нрав, – все, чего в нем самом недоставало. Она родила от него ребенка, девочку, но узаконить отношения не хотела, жила отдельно с бабушкой и дочерью, Кирилл Викторович не понимал, чего ей нужно. Когда она загудела за разбой с применением огнестрельного оружия, бабушка Татьяны слегла с сердечным приступом, Кирилл Викторович забрал малышку и попытался выкинуть непутевую мать и несостоявшуюся жену из головы. Не одна же она участвовала в ограблении, там были и мужчины, значит, изменяла. А Татьяна писала ему из колонии слезные письма, просила простить, мол, все осознала, исправится. Он поверил, ждал ее.

Татьяна вернулась через несколько лет, поселилась в доме бабушки, которая к тому времени почила, дочь не забрала. Рябух звал ее к себе, у него разгорелась с новой силой страсть, очевидно, эта женщина обладала магией, но, допуская его к себе, все-таки держала на расстоянии.

– Как мы будем жить? – говорила она. – На твою психушную зарплату? Нет, милый, я не хочу существовать на жалкие гроши.

Он надеялся, что Татьяна перебесится, а чтобы ее чем-то развлечь, как-то заинтересовать собой, рассказывал забавные истории из быта психбольницы. Так она услышала о Буркове – безобидном шизике, которому по ошибке достался исключительно полезный талант. Она и посоветовала его использовать – чего зря пропадать таланту? И больнице выгодно, дополнительные деньги без налогов в руки сами просятся. Рябух воспользовался предложением только лишь потому, что любимая работа отвлечет больного от маний. Клиенты нашлись среди знакомых доктора, все остались довольны. Рябух сам садился за руль и доставлял машину в больницу, потом возвращал владельцу.

Однажды Татьяна стала уговаривать положить ее в больницу, удивив этим Кирилла Викторовича.

– Мне необходимо пожить в изоляции, тишине, хочу все передумать. Не так живу, не так. Хочу поменять жизнь, а тут отвлекает и соблазняет многое. Ты будешь рядом, поможешь мне. Только без твоих дуриков, мне они противны.

Он посчитал ее решение разумным, ведь большинству невротиков как раз недостает одиночества и полного покоя, чтобы в их натуре проснулись позитивные стороны. Да и просто помолчать иногда необходимо, метод такой существует: лечение нервной системы молчанием и тишиной.

Рябух организовал Татьяне палату, обрадовавшись ее стремлениям измениться, но горбатого, точно, исправит только могила. Она стала проситься погулять на свободе хоть несколько часов.

– Как? – воспротивился он. – Ты здесь на стационаре, имеешь карточку, по-другому выполнить твой каприз нельзя было, это же не моя частная клиника. Теперь ты должна пройти полный курс лечения, только после этого выйдешь, таковы правила содержания психически нездоровых людей. Как же я тебя выпущу? Что скажу главному, медсестрам, санитарам? Я за тебя отвечаю.