– Определенно нет.

– Отец был ранен, и не было никакой возможности скрыть это.

– Все равно – ничего не понимаю. Он вызвал полицию?

– Это сделал я.

– Ты?

– Разве я тебе не рассказывал? Знаешь… меня удивляет, что из всего, мною рассказанного, ты забыл именно это.

– Ну… может быть, мне и в голову не пришло, что полицию вызвал именно ты.

– Мне пришлось. Он лежал на кухне в луже крови… никакой возможности… нельзя было скрыть, что он подвергся нападению… я думал, что он вот-вот умрет…

– Понимаю.

– Они могли повесить это на меня.

– На тебя?

– Они могли сказать все что угодно. И всякий мог в это поверить. Ведь с ними был только я. В то время Аси устраивал свою жизнь, а потому почти не появлялся дома… Он непрерывно сдавал бесчисленные экзамены и ухитрился пройти два курса за один год… Яэль и Кедми перебрались в Хайфу… а здесь все случившееся произошло так быстро… она словно действовала в двух параллельных направлениях – в одном она изображала сумасшествие, в другом – она в самом деле просто спятила, но в общем она умышленно подогревала в себе свойственное ей неистовство… именно так. И все это, взятое вместе… Отец и в самом деле был не на шутку перепуган. Он боялся оставаться с ней наедине и умолял меня быть с ним и никуда не уходить. Он даже платил мне за это, причем столько, что я мог не работать. Он был испуган, но продолжал провоцировать ее, сделав объектом своих шуточек и насмешек, передразнивая ее речь. Если она начинала обсуждать с ним модные песенки и пробовала сама напевать их, он гримасничал, словно обезьяна, тут же подхватывал, перевирая мотив и искажая слова, причем видно было, что он получал от этого процесса явное удовольствие, чего нельзя было сказать о ней. Но он не мог остановиться, похоже было, что он тоже теряет над собой контроль. Его поддразнивания с каждым разом становились все более издевательскими… и так это продолжалось день за днем, пока, испугавшись, он не заперся в собственной комнате на ключ. Но наибольшей насмешкой в их жизни был продолжавшийся из ночи в ночь секс. Уж я-то знал, как это у них происходило: после всех этих сумасшедших выходок они снова и снова оказывались в итоге в общей постели. И это продолжалось до тех пор, пока она не начала приворовывать в магазинах. Но ведь я рассказывал уже тебе об этом, верно?

– Да.

– И о том, как он лишил ее возможности сорить деньгами.

– Да.

– И об этом сумасбродном питании, на которое она нас обрекла, приобретя огромную электрическую мясорубку, в пыль перемалывавшую все, что она запихивала туда… но ведь и об этом я тебе рассказал?

– Все верно.

– Сейчас, вспоминая все это, я думаю, что таким необычным способом она пыталась сказать нам что-то для нее важное, доказательством чему служили невероятные смеси, большей частью совершенно несъедобные… хотя иногда… иногда у нее получалось действительно что-то вкусное. Наконец у нас на тарелках оказались порции собачьего корма – и это было еще не самое худшее. Кончилось это тоже необычно – отца стошнило прямо за столом, и он вообще перестал прикасаться к подаваемой ею еде. По ночам он пробирался на кухню в надежде отыскать кусочек хлеба или сыра. И это в то время, когда холодильник и все кухонные полки были забиты ее продуктами. Они скверно пахли и провоняли весь дом. Что, очевидно, и привлекало всякую живность. Самые разнообразные и необычные птицы слетались на этот смрад, устраиваясь на подоконниках! Вороны обычно возвращались в середине ночи. Были там и мыши. Пес все время вращал головой и бросался, разгоняя их. А затем отец обратился к врачам, выясняя возможность госпитализации. Яэль приехала и привезла с собою Гадди, а поскольку мать очень его любила, я предложил Яэли, чтобы до поры до времени она оставила мальчика у нас. Она поначалу испугалась, но в конце концов так и поступила. Мать была в полном восторге – вместо того, чтобы спать с отцом, она спала с внуком и в течение нескольких первых дней в квартире воцарилось спокойствие. Отец взял за правило большую часть времени проводить вне дома, а когда возвращался, сразу же закрывался на ключ. Но однажды вечером все ключи от всех дверей таинственно исчезли. Гадди все это время находился со мною рядом. На следующий день рано утром мы услышали, как ужасно закричал отец и завыла собака… но все это я тебе один раз уже рассказывал… похоже, что, повторяя одно и то же по нескольку раз, я попросту теряю свои деньги.

– Никому еще не удавалось слово в слово повторить сказанное…

– Я в этом не уверен…

– А затем ты вызвал полицию?

– Он отключился… и я был уверен, что он уже мертв. Я позвонил им и сказал: «Простите меня, но кого я должен информировать об убийстве?» Не спорю, может, я чуть-чуть поспешил, но меня сбило с толку все это обилие крови. Надо отдать им должное – они появились мгновенно и тут же приступили к допросу, который проводил похожий на гангстера сержант. В это время отец пришел в сознание. Он держался за грудь и громко стонал, но, как мне показалось, испытывал от всей этой ситуации некоторое удовольствие. Они забрали его с собой и повезли в больницу, а сержант с матерью удалились в другую комнату. Он расспрашивал ее обо всем довольно долго, а затем отпустил. Из Хайфы примчалась Яэль и занялась их судьбою. А позже приехал Кедми и забрал Гадди. Но до этого он крутился по квартире, пытаясь понять, что же случилось. Он все поглядывал в мою сторону, но я помочь ему ничем не мог, поскольку все это время старался оттереть следы крови. После полудня приехал Аси, отправился в больницу, а потом уехал к себе в Иерусалим, забрав с собой собаку. И когда наступил вечер, в квартире оказался только я, один на один с этой странной, пугающей тишиной. Сгоравшие от любопытства соседи непрерывно звонили в дверь, но я никому не открыл. На следующее утро раздался звонок и появился отец, весь обвязанный бинтами, – выглядел он довольно мрачным. Они отправили его домой, нож нанес ему только глубокую царапину. Много позже я был поражен, услышав, что и как он рассказывал своим друзьям об этом происшествии. Особенно в то время, когда полиция еще не закончила разбираться в отдельных деталях случившегося. Сержант, руководивший расследованием, рекомендовал превентивную госпитализацию… И я на самом деле не понимаю, в чем меня можно обвинить.

– А кто тебя обвиняет?

– Разве я не чувствую, как ты осуждаешь меня?

– Я тебе не судья и никогда им не буду. Я хочу лишь понять с тобою вместе, как работает твой ум, который тобою руководит.

– Мне кажется, что тут нечего понимать. Им следует жить раздельно.

– Понимаю.

– Чувствую, что ты со мной не согласен.

– Согласен я или не согласен, сейчас не имеет никакого значения. Мы говорим здесь о тебе.

– Но ты говорил, что хотел установить тип моей личности. Идентифицировать меня.

– Для того лишь, чтобы получше тебя понять. Но не для того, чтобы принимать за тебя решения или оказаться на твоем месте.