из всех женских прелестей даже в Италии: они были четкими и правильными; как выразился бы художник, ее лицо отличалось «хорошей лепкой». Единственным сколько-нибудь значительным недостатком ее лица была бледность. Щекам, безупречным по форме, недоставало краски. Словом, эта девушка была наделена всеми привлекательными чертами, за исключением цветущего вида — без которого, в сущности, не может быть и речи о настоящей красоте.

Она вошла в комнату с печалью и усталостью в глазах, которые, однако, при виде роскошно разодетой француженки развеялись, сменившись изумлением и даже восторгом. Девушка сразу оробела, растерялась и, немного помешкав, молча повернулась обратно к двери.

— Стой-стой, Нанина, — сказала Бриджида по-итальянски. — Не бойся этой дамы. Она наша новая управляющая, в ее власти осыпать тебя благодеяниями. Подними голову и скажи, чего ты хочешь. Тебе уже исполнилось шестнадцать, Нанина, а ты ведешь себя будто двухлетний ребенок!

— Я просто хотела спросить, не будет ли сегодня работы для меня, — проговорила девушка нежнейшим голосом, который чуть дрогнул, когда она снова попыталась посмотреть на модную француженку-портниху.

— Нет, дитя, такой работы, чтобы ты справилась с ней, сегодня не найдется, — сказала Бриджида. — Ты будешь сегодня в мастерской?

Щеки Нанины приобрели недостающую краску, когда она ответила:

— Да.

— Не забудь передать, что я просила, крошка. А если мастер Лука Ломи спросит, где я живу, скажи, что готова сама отнести мне письмо, но тебе запрещено сообщать подробности о том, кто я такая и где живу.

— Почему запрещено? — наивно спросила Нанина.

— Не задавай вопросов, малышка! Делай, как сказано. А завтра непременно принеси мне любезную записку или устный ответ из мастерской, и тогда я замолвлю за тебя словечко перед этой дамой, и ты получишь работу. Неразумное дитя! Зачем тебе работа, если ты можешь заработать гораздо больше и здесь, и во Флоренции, если просто начнешь позировать скульпторам и живописцам, хотя что им с тебя лепить и писать, я никогда не пойму.

— Я больше люблю работать дома, чем ходить куда-то позировать, — пролепетала Нанина, окончательно сконфузившись, и выскочила из комнаты, от ужаса едва заставив себя сделать на прощание реверанс — вышла диковинная смесь поклона, подскока и книксена.

— А ведь эта нескладная девочка была бы хорошенькой, — заметила мадемуазель Виржини, уже далеко продвинувшаяся в деле раскроя будущего платья, — если бы она знала, как улучшить цвет лица, и одевалась поприличнее. Кто это?

— Та самая моя приятельница, благодаря которой я попаду в мастерскую великого Луки Ломи! — со смехом отвечала Бриджида. — Неожиданный союзник для меня, правда?

— Где ты с ней познакомилась?

— Да прямо здесь; она вечно тут слоняется, просит работу попроще и таскает ее домой, в нелепейшую комнатушку в переулке возле кладбища Кампо-Санто. Однажды я из любопытства проследила за ней и постучала в дверь, когда она была уже дома, будто пришла к ней в гости. Она открыла дверь в такой спешке и так перепугалась — только вообрази! Я вела себя с ней по-дружески, притворилась, будто меня страх как интересуют ее дела, потому и проникла к ней в комнату. Ну и местечко! Один угол отгорожен занавеской, и там у нее спальня. Один стул, одна скамейка, одна кастрюля на очаге. Перед очагом самый что ни на есть нелепый, нестриженый, жуткий пес, пудель — ты в жизни такого не видела; а на скамейке сидит светловолосая девочка и плетет салфетки под столовые приборы. Вот тебе и хозяйство, вот тебе и обстановка. Я спросила: «А где твой отец?» — «Он уже несколько лет назад сбежал и бросил нас», — отвечает моя нескладная маленькая подружка, которая только что вышла от нас, — отвечает простенько, как это у нее в обычае, зато с королевским достоинством. «А мать?» — «Умерла». Тут она подошла к девочке, которая плела салфетки, и стала играть с ее длинными светлыми кудрями. «Это, наверное, твоя сестра? — спросила я. — А как ее зовут?» — «Меня называют Ла Бьонделла», — отвечает дитя, подняв голову от рукоделия. Ла Бьонделла, Виржини, означает «Светловолосая». «А почему вы разрешаете этому огромному косматому уродливому зверю лежать у камина?» — спросила я. «О, это наш любимый старый пес Скарамучча! — воскликнула маленькая рукодельница. — Он присматривает за домом, когда Нанина уходит. Пляшет на задних ногах, прыгает через обруч и падает замертво, когда я кричу: „Бам!“ Скарамучча увязался за нами давным-давно, когда мы шли домой, и с тех пор живет у нас. Он каждый день уходит гулять сам по себе, мы не знаем куда, а когда возвращается, облизывается, и мы подозреваем, что он воришка, но он ни разу не попался, ведь это самый умный пес на свете!» И давай расхваливать этого зверя у камина, пока я не была вынуждена оборвать ее, а эта простушка Нанина стояла рядом, смеялась и подзуживала ее. Я задала им еще несколько вопросов и получила удивительные ответы. Никакой родни у них нет, насколько они знают. Соседи помогали им, когда сбежал отец и пока девочки не подросли и не смогли жить самостоятельно, а сами малютки, похоже, не видят ничего дурного в своей нищенской жизни. Последнее, что я услышала, когда уходила, был возглас Ла Бьонделлы: «Бам!» — а потом лай, глухой стук и взрыв хохота. Если бы не их собака, я бы почаще их навещала. Но это невоспитанное чудовище невзлюбило меня и, стоит мне приблизиться, рычит и скалит зубы.

— Вид у девочки был больной, когда она заглянула к нам. Она всегда такая?

— Нет. Сильно изменилась за последний месяц. Подозреваю, наш интересный юный дворянин произвел на нее впечатление. В последнее время чем чаще она ему позирует, тем бледнее и растеряннее становится.

— О! Значит, она ему позировала?

— И сейчас позирует. Он работает над бюстом какой-то языческой нимфы и уговорил Нанину позировать для головы и лица. По ее собственным словам, глупышка сначала испугалась, и ему пришлось долго уговаривать ее, пока он не добился согласия.

— А теперь, когда она согласилась, не думаешь ли ты, что она может оказаться опасной соперницей? Мужчины такие глупые, у них столько нелепых фантазий…

— Чепуха! Это же не девушка, а серая мышка — ни манер, ни ума, ни умения поговорить, в ней нет ничего привлекательного, кроме очаровательной детской неуклюжести! Опасная соперница для меня? Нет-нет! Если мне и грозит опасность, бояться следует дочери скульптора. Должна признаться, я волнуюсь перед встречей с Маддаленой Ломи. А Нанина — она попросту может оказаться мне полезной. Все, что я знаю о мастерской и тамошних скульпторах, я знаю от нее. Она доставит мое письмо,