вас лучше, — учтиво заметил патер Рокко. — Не сомневаюсь, у вас нет оснований быть недовольным натурщицей.

— Недовольным? — с жаром воскликнул молодой человек. — Я в жизни не видел такой прелестной головки! Да будь я в двадцать раз талантливее, и то не мог бы и надеяться передать все ее очарование.

Он зашел в дальнюю комнату, чтобы еще раз взглянуть на свою работу, задержался возле нее ненадолго, после чего тем же путем вернулся в большую мастерскую. Между ним и выходом стояло три стула. Проходя мимо, он рассеянно прикоснулся к спинкам первых двух, а третий пропустил, однако на пороге мастерской остановился, словно пораженный внезапной мыслью, поспешно вернулся и дотронулся до третьего стула. После этого он вышел в большую мастерскую, поднял глаза и перехватил полный изумления взгляд священника.

— Синьор Фабио! — с саркастической усмешкой воскликнул патер Рокко. — А вы, оказывается, суеверны! Кто бы мог подумать?!

— Моя кормилица была суеверной. — Молодой человек покраснел и смущенно засмеялся. — Она и привила мне некоторые дурные привычки, от которых я пока не избавился.

Он кивнул на прощание и заторопился прочь.

— Он суеверен, — прошептал про себя патер Рокко. Снова улыбнулся, ненадолго задумался, а затем, отойдя к окну, выглянул на улицу.

Слева виднелся дворец Фабио, а справа — кладбище Кампо-Санто, неподалеку от которого жила Нанина. Священник как раз успел увидеть, что молодой скульптор двинулся направо.

Прошло еще около получаса, оба работника ушли обедать, и Лука с братом остались в мастерской наедине.

— Теперь можно вернуться к беседе, которую нам пришлось прервать сегодня утром, — сказал патер Рокко.

— Мне нечего добавить, — обиженно отозвался Лука.

— Тогда послушай меня, брат, и послушай внимательно, — попросил священник. — Мне не нравится, в каких грубых выражениях ты говоришь о нашем юном ученике и твоей дочери, и еще сильнее не нравятся твои намеки на то, что будто бы мое желание видеть их мужем и женой (разумеется, при условии, если они будут искренне привязаны друг к другу) основано на корыстных побуждениях.

— Рокко, ты пытаешься поймать меня в западню гладких фраз, но я в нее не попадусь. Свои побуждения я знаю: я надеюсь, что Маддалена получит от этого состоятельного юноши предложение руки и сердца, — ведь она получит его деньги, а это будет выгодно для всех нас. Если угодно, называй меня грубым и корыстным, но вот истинная причина, по которой я хочу выдать Маддалену замуж за Фабио. И ты тоже этого хочешь — а по какой, интересно знать, причине, если не по той же?

— Какая мне польза от состоятельной родни? Что такое богатые люди, что такое сами деньги для человека моего призвания?

— Деньги нужны всем.

— Правда? Когда же я, по-твоему, придавал им значение? Дай мне ровно столько, чтобы хватало на хлеб насущный, на жилье и простую сутану, — и хотя я желал бы многого для нищих, мне самому больше ничего не нужно. Так когда же я, по-твоему, бывал корыстен? Разве я не помогаю тебе в этой мастерской из любви к тебе и к искусству, не требуя даже жалованья подмастерья? Разве я когда-нибудь просил у тебя хотя бы горсть медяков, чтобы раздать прихожанам на праздник? Деньги! Что такое деньги для человека, которого завтра могут призвать в Рим, которого могут в полчаса отправить с миссией в заморские страны, быть может, на край света, — и он должен быть готов ехать, едва его призовут? Что такое деньги для человека, у которого нет ни жены, ни детей, ни интересов, помимо священного дела Церкви? Брат, ты видишь грязь, пыль и бесформенные осколки мрамора вокруг своей статуи? Даже если бы этот пол был покрыт золотыми слитками — все равно этот мусор останется в моих глазах мусором, пусть даже изменит форму и цвет.

— Да уж, Рокко, весьма достойные слова, только я их не могу повторить. Положим, ты и вправду не ставишь деньги ни во что — тогда объясни мне, почему ты так хочешь, чтобы Маддалена и Фабио поженились? Ей предлагали руку и сердце люди победнее, и ты об этом знаешь, но раньше тебя нисколько не интересовало, примет ли она предложение.

— Я уже намекал тебе, в чем дело, — несколько месяцев назад, когда Фабио только появился у нас в мастерской.

— Должно быть, намек был слишком уж тонок, брат; не мог бы ты сегодня выразиться прозрачнее?

— Могу, пожалуй. Прежде всего, позволь заверить тебя, что у меня нет никаких возражений против этого молодого человека. Пусть он и несколько непостоянен и нерешителен, однако неисправимых недостатков я у него не заметил.

— Довольно холодная похвала, Рокко.

— Я бы отзывался о нем теплее, если бы он не имел отношения к недопустимым злоупотреблениям и чудовищной несправедливости. Всякий раз, когда я думаю о нем, я думаю и о том, что само его существование — оскорбление для Церкви; и если я говорю о нем холодно, то лишь по этой причине.

Лука поспешно отвел взгляд от брата и принялся рассеянно пинать обломки мрамора, рассыпанные по полу вокруг.

— Теперь я вспомнил твои намеки, — проговорил он. — Я понимаю, что́ ты имеешь в виду.

— Тогда ты знаешь, — отозвался священник, — что лишь часть состояния Фабио д’Асколи принадлежит ему честно и неоспоримо, а другая его часть унаследована от гонителей Церкви и расхитителей ее имущества…

— Вини в этом его предков, но не его самого.

— Я буду винить его, пока он не вернет похищенное.

— А откуда ты знаешь, было ли это и в самом деле хищение?

— Я изучил свидетельства о гражданских войнах в Италии тщательнее прочих и знаю, что предки Фабио д’Асколи, воспользовавшись слабостью Церкви, осмелились посягнуть на ее богатства и присвоили их. Мне известно, как в те бурные времена раздавали титулы и земли — либо из страха, либо по подложным документам, на которые закон закрыл глаза. Деньги, полученные таким образом, я считаю похищенными и заявляю, что они должны быть и будут возвращены Церкви, у которой их отняли.

— А что говорит на это Фабио, брат?

— Я с ним об этом не разговаривал.

— Почему?

— Поскольку еще не имею на него никакого влияния. А когда он женится, жена будет иметь влияние на него — пусть она и поговорит.

— Ты имеешь в виду Маддалену? Откуда ты знаешь, что она поговорит с ним?

— Разве не я учил ее всему? Разве она не понимает, каков ее долг перед Церковью, в лоне которой ее воспитали?

Лука смущенно помолчал и, прежде чем снова заговорить, отступил на шаг-другой.

— А эти похищенные деньги, как