Проклятие, что это за стук?!

— Сударь…

Чужой и его кошки! Кто здесь?

— Сударь, вода для умывания в кувшине, а здесь отвар горичника…

Дикон разлепил глаза и обнаружил себя в собственной постели. Как он до нее добрался, оставалось загадкой, но он добрался и даже умудрился раздеться. Сделав еще одно усилие, юноша поднял голову и столкнулся с неодобрительным взглядом Хуана, державшего поднос. Раньше кэналлиец так себя не утруждал. Дик с мученическим вздохом протянул руку и взял тяжеленную кружку. Горичник и впрямь был очень горьким, но оторваться от непривычного пойла было невозможно. В голове немного прояснилось, и юноша промямлил:

— Эр маршал…

— Уехал.

Хуан отдернул занавеси, впуская послеполуденное солнце. Какой же сейчас может быть час?

— Пятый час пополудни, сударь, — сообщил кэналлиец, — возможно, вам будет интересно, что началась война.

Il n'у a point d'accidents si malheureux dont les habiles gens ne tirent quelque avamage, ni de si heureux que les imprudents ne puissent tourner a leur prejudice.[122]

Francois de La Rochefoucauld

Квентин Дорак в парадном черном облачении торжественно проследовал к кардинальскому креслу, готовясь выслушивать пустопорожнюю, ничего не решающую болтовню. Триумфальный зал, где заседал Совет Меча, по праву считался одним из красивейших в Новом Дворце, но кардиналу было не до мрамора и бронзы — положение было, мягко говоря, непростым. Поступившие из Варасты известия означали одно — войну. Самую мерзкую из всех войн, когда враг известен, он везде и при этом нигде. С армией, пусть и превосходящей по численности, справиться можно, особенно имея таких полководцев, как Рокэ и Варзов, но что делать с отрядами бирисских головорезов? И что делать с врагами, занимающими обитые черным атласом кресла Лучших Людей? Уничтожить? Или еще не время…

Его Высокопреосвященство не сомневался, что кансилльер и его сторонники рады и счастливы, но владели они собой отменно. На полном лице Штанцлера застыло выражение озабоченности и тревоги, братья Ариго и Килеан казались возмущенными, Придд, наоборот, оставался невозмутимым, но на его каменной физиономии что-то прочесть всегда было трудно. Пожалуй, тяжелей понять только Рокэ.

На совет Первый маршал Талига явиться соизволил, и при этом отнюдь не походил на страдающего от похмелья, хотя его вчерашняя выходка повергла в шок даже Штанцлера. Можно презирать короля, но нельзя заявлять об этом гонцам и слугам, не понимать этого Алва не мог, именно поэтому Сильвестр и решил, что Ворон был беспробудно пьян. Кардинал с удовольствием бы сказал маршалу все, что о нем думает, но ограничился холодным кивком. Кэналлиец небрежно поклонился в ответ, изящным жестом придержав шпагу, сел между Приддом и Килеаном и что-то весело сказал последнему. Людвига передернуло. Рокэ был неисправим, но сейчас было не до него. Начавшуюся войну Талиг выиграет или проиграет не сталью, а золотом и чернилами.

Зашипели, готовясь пробить, часы, и с первым ударом распахнулись огромные двери черного дерева, украшенные вызолоченными накладками в виде остро отточенных мечей. Грянули фанфары, в Триумфальный зал вступила королевская чета, и Лучшие Люди встали, приветствуя Их Величеств.

Король был в черном и белом, королева в белом и черном, он казался взволнованным, она испуганной и печальной. Любопытно, она уже переговорила с братьями или еще нет? Впрочем, сейчас кардинала больше занимал Оллар. Сильвестр двадцать с лишним лет отучал Фердинанда от государственных посиделок и отучил, но война есть война, а король есть король, даже если не правит, а лишь сидит на троне. По Кодексу Франциска Его Величество должен вести Совет Меча и в завершение оного подписать соответствующий манифест.

Манифест был готов еще вчера, каждая строчка тщательно выверена, но Дорак свято следовал форме, по своему усмотрению распоряжаясь содержанием. Фердинанду придется выслушать Лучших Людей и лишь после этого поставить под документом свою закорючку.

Вечером Его Высокопреосвященство долго объяснял Его Величеству, что, когда и как говорить, и тот как будто бы запомнил. Кардинал в который раз со злым восхищением взглянул на портрет первого из Олларов, по милости которого кардинал Талига на Совете Меча обречен на молчание. Марагонец исходил из того, что король — все, кардинал — ничто, теперь роли поменялись, так что старый обычай придется ломать. Разумеется, не сейчас, а после войны, когда все успокоятся.

Фердинанд подвел Катарину к высокому креслу, подождал, когда та сядет, тяжело опустился рядом и с придыханием произнес заученные слова:

— Садитесь, господа. Мы собрали Совет Меча, чтоб выслушать и обсудить новости из Варасты. Господин кансилльер, доведите все, что вам известно, до Лучших Людей Талига.

Штанцлер вышел вперед, его лицо было недовольным, в руке он держал какие-то бумаги. А выглядит Август неважно, может, если подождать, сам умрет? Сколько же старому пройдохе лет? Фок Варзов старше кансилльера на год или два, но маршал — стальной клинок, а Штанцлер — подушка для булавок, хотя злорадствовать не приходилось, собираясь на совет, Сильвестр вдосталь налюбовался на собственное отражение, пытаясь с помощью аптекарских штучек скрыть бледность и темные круги под глазами. Нужно больше спать, пить меньше шадди и забыть о глупостях вроде пропавшего Арамоны и спятившего астролога. Штанцлера он переживет, хотя это потребует некоторых усилий, но сначала дождемся новостей из Агариса. Любопытно, огорчится кансилльер, узнав о смерти Альдо Ракана, или обрадуется? Скорее всего обрадуется и постарается подтянуть к себе сторонников изгнанника. Тут, если не промахнуться, можно накрыть всех раз и навсегда, а пока пусть читает свою бумагу.

— Мой король, — экий ты проникновенный, с таким голосом в священники идти, а не коронами играть, — моя королева, Ваше Высокопреосвященство, господа. Мы получили весьма неутешительные известия из Варасты. Бирисские вожди совершили ряд набегов…