— Скажите мне еще раз, зачем им понадобилось вытаскивать сюда именно вас?

— Они не могли просто «сгрузить» сюда кого-либо из старых ученых. Это выглядело бы подозрительно, особенно если учесть, что времени у них было немного. Им нужна была женщина из Северной Америки. Тот факт, что я обладаю такой же квалификацией, как Эмили, и быстро могу прибыть сюда, решил дело.

— Фида был убит потому, что они боялись, что Эмили рассказала ему о «Триаже», — задумчиво произнес Грейтер.

— Наверняка.

— Осталось только выяснить, почему умерли Ланеэн, Монталбан и Бейкон.

— Мерритт сказала, что никто не должен был умереть. Я могу поверить в это. Но в любом деле бывают неожиданные последствия. Врач назвал вам двух других из руководящей троицы?

— Йэн Кендалл, англичанин. Сейчас на пенсии, но работал с Криком, а тот занимается исследованиями ДНК. Жан-Клод Бельво, врач, работающий в Нью-Дели.

— Невероятно, — ужаснулась Халли. — Нет-нет, вам я верю. Но как такие люди могут заниматься подобными делами? Этого я понять не могу.

— Вы, как и я, наверняка видите, что все катится в преисподнюю. Я не имею в виду только полюс.

— Все на свете?

— Да. Чертовской уйме народа во всем мире уже до тошноты надоело, что их правительства или лажают все время или вообще ничего не делают.

— С этим не поспоришь.

— Поэтому некоторые способные люди берутся сами решать проблемы — честно говоря, меня это не сильно удивляет. Готов держать пари, тут крутятся серьезные деньги.

— А меня буквально трясет, когда я думаю, насколько близко они подошли к своей цели.

Грейтер взял свою кружку, собрался поднести ее к губам, но затем поставил на место и посмотрел на Халли.

— Послушайте, что я вам скажу. Если бы вы не занимались так настойчиво поисками причин смерти Дьюрант, эти инфицированные женщины наверняка уже сегодня отбыли бы отсюда на самолете.

— Вы бы и сами разобрались во всем и остановили их отбытие.

— Возможно. Мне бы тоже хотелось так думать, но, честно говоря, я не уверен, что мне это удалось бы.

Халли не стала ни возражать, ни убеждать — пройдет время, и он сам все увидит. Пусть разберется во всем сам — так будет лучше. Но упоминание об этих женщинах навело ее еще на одну мысль.

— Насколько я поняла, стандартные скоростные тесты обнаруживают этот штамм, так что теперь мы знаем, кто из женщин инфицирован. Но я была занята, пакуясь к отъезду, и не следила за информацией. Как обстоят дела на данную минуту?

— Эти женщины останутся на полюсе до тех пор, пока остаются заразными. Карантин занимает минимум месяц. А это значит, что они останутся здесь до конца зимовки. Дело, я вам скажу, нелегкое, но другого выхода нет.

— Выходит, все эти женщины станут стерильными?

— Нет. Плохая новость, что все они заболели, — сказал он. — А хорошая новость, что для теста на ген Краусса вам необходим только ротовой мазок. Семь женщин из тридцати шести являются носителями этого гена. И, как вам известно, вы в это число не входите.

— Мне просто повезло, — с грустной улыбкой ответила Халли. — Но я была на волосок.

— Кстати, раз уж вы упомянули о чуде. Вам удалось выяснить, как они повредили ваш сухой костюм?

— Это не они. Наколенники сухого костюма были усилены накладками из композита с угольно-волоконным наполнителем. Я думаю, экстремофил метаболизировал их. — После короткой паузы она добавила: — Если подумать, Эмили чертовски повезло, что она погружалась не в таком костюме.

— А почему он не начал метаболизировать вас? Как Блейна?

— Как известно, ничто не может выжить в атмосфере чистого аргона.

— Так, значит, землю этот микроб не спасет.

— Боюсь, что нет. — Халли отпила глоток кофе. — А что произошло с картиной, которая висела у вас на стене?

— Она проживала в моей голове без арендной платы. Я выставил ее вон.

— Ну и как вы себя после этого чувствуете?

— Так, словно только что напился прохладной воды в пустыне.

— А что с ними? — спросила Халли, имея в виду фотографию молодых матросов, рамка с которой недавно стояла на столе Грейтера.

Он улыбнулся. Улыбка его была печальной, но тем не менее это была улыбка.

— Я отправил их на отдых.

— Они будут счастливы, — сказала Халли. — За вас.

— Вы так думаете?

— Уверена. — Упоминание о погибших молодых матросах напомнило Халли об Эмили. Почувствовав, что к глазам подступают слезы, она отвернулась, затем снова повернулась и посмотрела на Грейтера. — Я хочу внести ясность в дело Эмили. Она достойна уважения. Надо быть отчаянно смелой, чтобы четыре раза погружаться в эту адскую дыру. Я бы не смогла этого сделать. — Халли покачала головой. — Не говоря уже обо всем прочем.

— Я думаю, вы сможете это сделать. Я имею в виду, внести ясность в ее дело.

Они помолчали некоторое время. Но вдруг Халли сказала:

— Я полагаю, вы остаетесь на полюсе?

— Должен. До конца этой зимы. А там… — Грейтер пожал плечами, — будет видно. — Он опять посмотрел на часы, потом перевел взгляд на Халли. — Я немногим говорю такое. Вы особенный человек, и я рад, что мы встретились.

— Я тоже, — ответила Халли. — Боже, видите, я плачу. — Она вытерла глаза.

— Не забывайте, в час тридцать они взлетают. Вам надо спешить. Они в такую погоду могут только коснуться земли и сразу взлететь.

Встав из-за стола, Грейтер подошел к девушке и протянул руку. Халли, положив руки ему на плечи, поцеловала его в щеку и обняла:

— Берегите себя, Зак.

Она пожала ему руку и повернулась к двери.

— Когда я вернусь, то приглашу вас с вашим другом на хороший ужин.

— С удовольствием приду. И он тоже.

Идя к двери, Халли заметила новую картину на стене возле дверного косяка. На ней была всплывающая на поверхность подводная лодка; ее смотрящий в небо черный нос был окружен белым жабо из пены.

Жена Йэна Кендалла умерла двенадцать лет назад. Не имея ни детей, ни близких родственников, он жил в своем доме в Чизике, зеленом пригороде Лондона, заполненном пабами. Двухэтажный дом Кендалла был построен из темно-коричневого кирпича; углы и ближние к крыше ряды кладки выложены из красного кирпича; окна в доме были высокие, а перед главным фасадом росли тисовые деревья, кора которых почти не отличалась по цвету от стен дома.

Возведенный в период перестроечного бума, наступившего после Второй мировой войны, этот дом и сейчас еще можно было считать хорошим, если бы не трещина, образовавшаяся в стене заднего фасада пять или шесть лет назад. Эта трещина тянулась от фундамента почти до самого свеса крыши. С каждым годом она понемногу расширялась, и хотя угрозы устойчивости и целостности строения она — пока — не представляла, но сразу бросалась в глаза.