Даже мертвым Сияющий Свет не прекратил меня атаковать, его голова билась об меня, пока мой брат вытаскивал из черепа меч, а когда Лев наконец освободил оружие, он и вовсе рухнул на меня словно в изнеможении.

Отбросив меч в сторону, Лев повернулся к Проворному, готовый сойтись с ним в рукопашной схватке.

Но парень даже не шелохнулся, и весло так и лежало там, где он его уронил. Он стоял, вперив в моего брата потухший, немигающий взор.

После схватки с Сияющим Светом Лев дышал тяжело и прерывисто. Он стоял наготове, готовый свернуть Проворному шею при первом же его шаге, а тот просто молча и безразлично ждал.

Мертвецы бывают очень тяжелыми. Я с трудом выбрался из-под убитого и подошел к брату. В голове все плыло от боли — это давал о себе знать дважды переломанный нос.

Лев смотрел на меня в растерянности.

— Ну и что теперь? — спросил он.

Я перевел взгляд на Проворного.

— И как мы теперь поступим, парень? — спокойно произнес я.

Проворный ничего не сказал, только молча подтолкнул ногой весло, и оно покатилось по залитой кровью палубе в мою сторону. Я поднимать не стал.

— Где колдуны? — задал вопрос Лев.

Проворный заговорил впервые с тех пор, как погиб его любовник.

— Здесь, — только и сказал он.

— Здесь? Но…

Я огляделся вокруг: повсюду на палубе лежали мертвые тела — последствия кровавой бойни.

Мой брат тоже обвел глазами палубу.

— Неужели всех до одного порешили? — Он издал тихий стон отчаяния. — Кто это сделал? Когда?

— Это сделал он.

Я опустился на колени перед одним из трупов и тронул его рукой. Тело перевернулось, и я увидел застывшие выцветшие глаза мертвеца, устремленные к звездам, и распахнутый рот. Тело было холодным, но окоченение уже прошло.

— Этот человек мертв уже несколько дней, — обратился я к Проворному. — А другие?

— Когда ты сбежал от него в его собственном доме, Сияющий Свет просто сошел с ума. Он вернулся сюда и перебил их всех мечом.

— А ты где был в это время? — сурово спросил мой брат.

— Я встречался с его матерью на поле, пытался объяснить ей, что ее сын вряд ли вернется домой. Я тогда не знал, чем он в этот момент занимается, а когда пришел сюда… они все уже лежали на палубе, а он сидел посередине перепачканный кровью и улыбался. — Голос его дрогнул. — Клянусь, я не хотел, чтобы такое произошло! Я хотел только узнать… узнать про отца, но когда Сияющий Свет все это затеял, я уже ничего не мог предпринять!

Я внимательно посмотрел ему в лицо.

— Не могу я понять, зачем тебе понадобилось пройти через все это, чтобы поговорить со мной. Ведь ты мог сделать это в любое время, придя в дом моего хозяина.

— Сияющий Свет запретил мне так поступить. Вдруг ты бы проговорился своему хозяину или кому-то еще, и тогда бы все о нас узнали. Сияющий Свет считал, что для разговора нам необходимо было тебя похитить. Но, как выяснилось потом, он… просто забавлялся! Я слишком поздно понял, что, оказывается, он играет, дурача твоего хозяина. Ему показалась смешной эта затея с жертвоприношением земледельца на празднике Поднятых Знамен, смешной именно потому, что в ней должен был участвовать ты.

— Значит, все-таки старик Добрый был прав, — пробормотал я себе под нос. — Прав, когда решил, будто его внук и Туманный затеяли все это как дурную шутку. А ты почему же не остановил его?

— Я не знал, что он пойдет на такое, думал, он просто шутит. Я все понял, только когда он послал меня потом к твоему хозяину рассказать о случившемся. — Проворный издал тихий стон, в котором звучала откровенная мука. — Он мучил этих людей, колдунов. Истязал их, чтобы выведать их пророчества императору. А они и вправду ничего не знали, да и никакими колдунами, судя по всему, не были, просто земледельцами, что морочат людям голову всякими знахарскими штучками. Но Сияющему Свету это в общем-то было безразлично, ему доставляло удовольствие истязать их, слышать, как они кричат от боли.

— И этот человек был твоим любовником, — сказал я.

— Он спас меня! Он выкупил меня у сводника-торговца и никогда не заставлял меня вернуться на рынок! Он был добр ко мне. Знаешь, каково это, с детства не видеть доброты, знать, что тебя никто не любит? — Он посмотрел мне прямо в глаза. — У меня не было ни отца, ни матери. Меня покупали и продавали столько раз, что я сбился со счета. За меня отдали столько денег, но до Сияющего Света никто не обращался со мной как с человеком, все относились ко мне как к товару, к мешку какао-бобов.

— Что значит, у тебя не было отца? А Тельпочтли? — сурово спросил мой брат.

— Тельпочтли не был мне отцом.

— Откуда тебе знать?! — вскричал я.

— А вот откуда — Тельпочтли и Маисовый Цвет никогда не занимались любовью. Он очень хотел, но не мог. Он был не такой, как ты, и свято соблюдал данные богам обеты. Он истязал свою плоть слишком рьяно и сильно покалечился. Я знаю, потому что сам видел. С Маисовым Цветом они только разговаривали и обнимались — это все, чего иногда могут хотеть мужчины, — прибавил он со знанием дела. — Поэтому в конечном счете ты, Яот, был единственным, кому она отдалась. И я твой сын.

За этими словами скрывалось столько горя и страданий — женщина, мечущаяся в предсмертном бреду с моим именем на устах; наш ребенок, в одиночестве скитающийся среди дикарей, убивших и сожравших его единственного друга и защитника во имя своих чужеземных богов; юноша, переходящий из одних грязных развратных лап в другие; мать, так и не сумевшая разлюбить свое единственное дитя, даже зная о том, что ее сын чудовище; лишившийся рассудка человек, терзаемый какой-то немыслимой ревностью. Я в ужасе закрыл ладонями глаза, потом уши — словно так мог отгородиться от всего этого.

Словно издалека я услышал, как мой брат спросил, почему Тельпочтли относился к Проворному как к своему сыну.

— Ради моей матери. Он был очень предан ей. Он обещал вернуть меня родному отцу. И меня заставил поклясться, что я сделаю это.

Теперь я в полной мере осознал всю глубину всего. Теперь я понял, почему ошиблась Маисовый Цвет и почему боги оказались в конечном счете сильнее нас. Просто им было известно, чем все кончится, они заранее знали исход. Если бы я предвидел, к чему это приведет, я бы никогда не оставил эту женщину. И пусть бы я умер, но не испытал бы того, что испытывал сейчас.

— Прости меня, Проворный! — Свой хриплый голос я услышал будто со стороны.

— И ты меня прости!

Я обнимал и прижимал к себе не крепкого, мускулистого парня, которого раньше видел на лодке и на игральном поле, а ребенка, дрожащего и оплакивающего все, что мы с ним вместе потеряли.

— Сейчас вам обоим станет не до прощений! — пробасил мой братец. — Посмотрите-ка вон туда!