— Ушел, потому что струсил. А уж к немцам переметнулся позже. Но тоже из трусости.

— Про-вии-циаль-ный мер-за-вец! — Это словосочетание «про-вин-циаль-ный мер-за-вец» у Розданова получалось неподражаемым. — Нет, лейтенант… кстати, позвольте называть вас подпоручиком.

— Как угодно.

— …Нет, таких мерзавцев в Белой гвардии не встречал. Извините, не приходилось.

— Значит, повезло.

— Да, вы упомянули дот. Вы, случайно, не сражались где-то неподалеку от того дота, гарнизон которого замуровали заживо?

— Вас разве не информировали, как именно лейтенант Беркут оказался в тылу у немцев?

— Вы что, серьезно мните себя настолько известной личностью? Впрочем, не в этом суть, — спохватился Розданов. — Я в здешних краях недавно. Два месяца. Из-под Умани перевели. Неподалеку от нее находилось мое родовое имение. Но об этом тоже не стоит…

— Видите ли, поручик, я сражался именно в этом доте. Том единственном, взять который фрицы так и не смогли. После трехнедельной осады замуровали нас заживо. Это к разговору о провинциальных, как вы изволите выражаться, мерзавцах. Я с двумя бойцами спасся совершенно случайно. Через колодец. После очередной бомбардировки в нем обнаружилась трещина. Расширив ее, мы попали в карстовое подземелье и по нему с трудом выбрались на поверхность.

— Вот оно что! Господи, так вы из того самого?! — по-настоящему разволновался Розданов. — Впервые я услышал о нем еще под Уманью. От немецкого офицера. Правда, вер-махтовец рассказывал эту историю как одну из легенд «проклятой Славянин». Но о том, что комендант или кто-либо из дота спасся, — не сказано было ни слова. Значит, вы, лейтенант Громов, он же Беркут, и есть его комендант? Что ж… согласитесь, это в корне меняет ситуацию.

Розданов прошелся по камере, остановился напротив Беркута, поправил френч и, печатая шаг, словно подходил с докладом, приблизился к нему.

— Вы — мой враг, подпоручик. Но храбрость есть храбрость. Когда тот немец рассказал мне о доте, я почувствовал гордость за ваш гарнизон. Я так и сказал ему: «Значит, и в Красной армии осталось несколько стоящих русских офицеров. Наверняка из военспецов, которых этот провинциальный мерзавец Сталин не успел расстрелять». Впредь я так и буду обращаться к вам: «господин подпоручик».

— Ради Бога.

— Так вот, господин подпоручик, — сделал он ударение на слове «подпоручик», — помните: я именно так и сказал этому немецкому обер-лейтенанту. Он даже начал хвататься за кобуру. Кричать, что все мы связаны с большевиками. Провинциальный мерзавец! Рагаковский тоже ведь появился здесь недавно. Так что я действительно не мог знать, что партизан Беркут' и командир того, замурованного дота — одно и то же лицо.

— Это что-нибудь изменило бы в вашем отношении к Беркуту?

Розданов растерянно помолчал. Даже сейчас, в полумраке камеры, Громов видел, как по-старчески седы его волосы.

— Во всяком случае понимал бы, с кем имею дело. Это всегда важно. Даже когда расстреливаешь врага, важно знать, кто перед тобой. Разве не так?

— Война всегда творилась по законам своей человеческой жестокости и своей жестокой человечности.

— Можете тоже обращаться ко мне, как к русскому офицеру: «господин поручик».

— Это нетрудно.

— Марина Цветаева — слышали о такой поэтессе?

— Только слышал.

— Какое-то время она тоже была в эмиграции. Перед войной вернулась и покончила с собой в какой-то провинциальной Елабуге. Так вот, у нее есть строчки:

Все рядком лежат —

Не развеешь межой.

Поглядеть: солдат!

Где свой, где чужой?

Белым был — красным стал:

Кровь обагрила.

Красным был — белым стал:

Смерть побелила.

В них — вся трагедия земли нашей, вся безысходность нашей дикой Славянии. Откровенно, подпоручик, ваш отец все же был белым офицером?

— Прадед, дед, отец по отцовской и материнской линиям — все были казачьими офицерами. Потомственный офицерский род. Но в Белой гвардии никто из них не служил, не довелось.

— Иначе вас ни за что не произвели бы в лейтенанты. Об этом я как-то не подумал. Но все же объясните мне, подпоручик, кому нужен был большевистский переворот? Ведь все шло так хорошо. Произошла революция. Россия могла пойти тем же путем, которым идет Америка, Франция, Англия, хотя в Англии и сохранилась монархия. Не будь этого жидобольшевистского переворота, не было бы и Гражданской, не было бы содомского кровопролития, которое погубило или рассеяло по миру лучшие умы России, цвет ее интеллигенции. Раскуркуливания, расказачивания, чисток, террора, сибирских концлагерей — ничего этого не было бы… Так кому и ради чего понадобился этот переворот?

— Все ответы вам известны, поручик.

— А какая могла бы у нас быть армия! Я не раз ловил себя на мысли: если бы нашлась сила, которая смогла бы тогда примирить и слить воедино Красную армию и Белую гвардию… Разве сыскалась бы в мире сила, способная противостоять ей? Нашлись бы генералы, превосходящие по опыту и таланту наших, в том числе и красноармейских?

— Но объединить их было некому, поручик. И давайте исходить из этого.

— Да-с, некому. А жаль. Именно поэтому мы, русские офицеры, до сих пор истребляем друг друга. Вместо того, чтобы, как в Первую мировую, в одних окопах противостоять германцам…

Его прервали голоса, топот ног, шум у двери камеры. Оба умолкли, стали у стены под окном, плечом к плечу, готовые ко всему, даже самому страшному.

Старинный особняк, отведенный Скорцени под резиденцию, понравился ему уже хотя бы потому, что чем-то напоминал «северную цитадель» фюрера. Высокий, монастырского вида забор, массивные дубовые ворота, стилизованное под рыцарский замок строение, окруженное могучими ветвистыми кленами…

За этой же оградой, рядом с замком, находилась вполне современная, похожая на небольшой туристический отель, двухэтажная вилла. Она казалась более комфортабельной, однако инженер-строитель Скорцени всегда тяготел к старине, поэтому сразу же остановил свой выбор на мрачном полузаброшенном замке. Где, впрочем, нашлось несколько неплохо меблированных комнат.

Что же касается хозяина этого рыцарского пристанища, синьора Кардьяии, и двенадцати диверсантов, «коршунов Фриденталя», то они расположились на вилле. К явному удовольствию штурмбаннфюрера, который терпеть не мог сутолоки и многолюдья.

Архитектор Кардьяни был агентом итальянской службы безопасности, давно работающим на «призрачную» разведку, созданную при министерстве иностранных дел Германии и опекаемую лично Риббентропом. Разведка эта действовала из руте вон плохо. Самонадеянно полагавшийся на нее Риббентроп постоянно попадал впросак, становясь объектом насмешек шефа абвера Канариса и гестаповского Мюллера.