— М-м-м, пикантная закуска. Пожалуй, оставлю на потом. — Я сорвал с нее трусики.

Они были запрещены законом и не должны были создавать препятствие между мною и тем, чего я хотел.

Лейни вздрогнула от неожиданности, я с улыбкой посмотрел на нее.

— Мало ли когда я снова проголодаюсь, — пожал плечами я. — Но это не значит, что я забыл о допущенном вами вопиющем нарушении правила трусиков, мисс Талбот. Вы ответите за это. Позже.

Трусики ее я засунул себе в передний карман джинсов. После этого взялся за ее колени и раздвинул кремовые бедра. Я не медлил, не пытался все сделать неторопливо или чувственно. Я прижался лицом между ее ног и пошел в атаку. Спина Лейни изогнулась, колени подогнулись, но я крепко вцепился в ее бедра и удержал их на месте. От меня и моего рта не было спасения. И так будет до того мига, пока я не буду готов отпустить ее.

Немного отклонившись, моля и требуя, я краем глаза увидел, как согнулись ее пальцы.

— Не двигай руками, киса. Я бы не хотел останавливаться, не дав тебе того, чего ты хочешь. Но я человек слова, поэтому не дразни меня, — предупредил я, слегка касаясь губами ее чувствительной точки.

— Пожалуйста, Ной, прошу, мне нужно…

Как же я любил мгновения, когда она умоляла меня о том, что только я мог ей дать! От ее слов мой всегда готовый приятель затвердел как камень, и меня охватило сильнейшее желание его увлажнить.

Я не видел ничего ужасного в том, что мы получим удовольствие одновременно. Но сначала нужно было закончить начатое — я припал к ее клитору и, с жадностью всосав упругий комочек, услыхал ее гортанное рычание, переросшее в какой-то животный звук. В последний раз медленно, с чувством, лизнув ее восхитительную маленькую киску, я поднялся и уперся руками в стену по обе стороны от ее головы. Прижавшись к Лейни всем телом, я постарался сделать так, чтобы она почувствовала мою твердость.

— Вот что ты со мной делаешь. Это довольно больно, но, поверь, в этом есть и удовольствие, — сказал я, наслаждаясь ее стонами и продолжая тереться о ее открытый и влажный вход. Мне хотелось довести ее до безумия, но и сам я уже перестал соображать и больше не мог терпеть.

Отступив на шаг, я быстро расстегнул ремень и спустил джинсы. Потом нагнулся, скользнул руками между ее бедер и развел их, одновременно поднимая на руках, пока она не оказалась на идеальной высоте.

— Когда ты вернешься домой, я торопиться не буду, но сейчас придется побыстрее. Держись за меня, киса, — сказал я, наконец разрешая прикоснуться ко мне.

Лейни продела руки мне под мышки и схватилась за мои плечи, когда я вошел в нее… глубоко. Когда мы вместе застонали от удовольствия, мне пришлось приглушить эти звуки самым приятным образом — поцелуем. Не хватало еще привлечь внимание какой-нибудь не в меру любопытной сестры (или, упаси Боже, отца Лейни). У меня не было ни малейшего желания начинать официальные отношения с любимой женщиной с угроз ее отца отправить меня в морг. Хотя трупное окоченение уже наступило, во всяком случае, в некоторой части моего организма — «парнишка» сделался твердым, как деревянный сук.

Снова и снова я входил в нее, с каждым жадным ударом все глубже и глубже. Она впилась ногтями в мои плечи, и я чувствовал, как они режут кожу через рубашку, но это не отвлекало меня, а, наоборот, было приятно. Ведь я знал, что она это делает от удовольствия, которое я доставляю ей. Поцелуи моей девочки стали требовательными, я развил бешеную скорость, пока наконец не почувствовал, как ее стенки, дрожа, сжимаются вокруг меня. Она застонала мне в губы, потом тело ее застыло, бедра сами по себе попытались сжаться, и она задрожала, испытывая оргазм. Мне это дало зеленый свет. Я отпустил себя и с последним сдавленным стоном пролил в нее семя, продолжая движение бедрами, пока не опорожнил себя полностью.

Самый лучший скорострел, который у меня когда-либо был. Признаюсь, я чувствовал себя свиньей из-за того, что после признания в любви первый раз взял ее именно так, но я собирался позже реабилитироваться и повторять это раз за разом, пока она не будет удовлетворена полностью. А потом начать все сначала — моя девочка уже заметила, что я ненасытен. И ей это было по душе.

Я вышел из Лейни и осторожно опустил ее на пол. Она, как в трансе, слегка покачнулась, и я снова обхватил ее и прижал к себе.

— Тише, киса. Ты жива?

— О да. Жива — не то слово.

Я в ответ засмеялся. Я чувствовал то же самое. Но сейчас нисколько не удивился: так было всегда, с самой первой недели, которую мы провели вместе, и так будет всегда.

Всегда? Я уже планировал с ней будущую жизнь?

Черт, да! Она была моя.

Лейни

— Не может быть! — воскликнула моя мать.

Дез рассмеялась.

— Да, он так и сделал. Вы бы его видели, мама Фей. Он такой… — Дез уткнулась подбородком в грудь и расправила плечи, изображая моего отца. — «Это моя жена, парень, и я скорее сдохну, чем буду сидеть и смотреть, как ее моет губкой какой-то прыщавый юнец, только достигший половой зрелости, у которого еще гормоны играют в заднице! Я — единственный мужчина, который будет прикасаться к ее прелестям! Ну-ка поставь таз, положи губку и медленно отойди, пока никто не пострадал».

К тому времени, когда Дез закончила, прямо скажем, не совсем точный рассказ, мама уже смеялась во все горло. Ее хохот был для моих ушей самой лучшей музыкой. Я так давно не слышала ее смеха, что почти забыла, как он звучит. Конечно, если бы отец услышал Дез, он не нашел бы это представление таким уж смешным. Хорошо, что он сейчас дома, готовится к возвращению мамы.

После пересадки сердца прошло десять дней, и пока все шло нормально. Кожа мамы порозовела, она уже могла сидеть, смеяться, есть, улыбаться… жить. Ядовито-красный шрам на груди тоже заживал, и она говорила, что он болит совсем чуть-чуть, только когда кашляешь. Правда это или нет, но в ее глазах снова появился огонь — она с жадностью впитывала всю информацию, которую удавалось найти, о том, как поддерживать здоровье, что делать, чтобы тело не отторгло новое сердце.

Единственным, что тревожило Фей, была семья молодой женщины, которая дала ей шанс выжить. Она хотела выразить им соболезнование и поблагодарить, да и все мы этого хотели. Но Дэниел сказал, что эти люди приняли решение не давать о себе никаких сведений. По его подсказке мы с мамой писали благодарственное письмо, которое он согласился им передать. Не сейчас, позже, когда они оправятся от потери и обретут покой. Я надеялась, что моя мама оправится от приобретения, но она была очень чувствительным человеком. Мне было ясно: мысль о том, что кому-то другому пришлось умереть, чтобы она смогла жить, будет преследовать ее до конца дней.

— Ну, это было не совсем так, — уточнила Полли.

— Это было именно так, — возразила Дез.